Я заранее знаю, что вся моя работа пойдет прахом.
– В свое время твой отец сделал такой вот материал. И погорел на нем…
– Это же когда было! – напоминаю я.
– Да, – кивает Главный. – Но и сейчас нечего надеяться, что за такой материал нас по головке погладят.
– Насколько я понимаю, Янков того же мнения.
Шеф глядит на меня недовольно, собирается что‑то выдать не слишком приятное, но, взяв себя в руки, спрашивает:
– А почему ты считаешь, что Янков того же мнения?
– Так… Прищемили ему хвост.
– С чего ты взял?
– А с того, что и мне пытались прищемить.
– Каким образом?
Я рассказываю в нескольких словах о беседе с Ганевым.
– Почему ты мне об этом не сказал?
– А о чем тут говорить? Частный разговор. Все недоказуемо.
– Это не частный разговор! – кипятится Главный. – И я не следователь, чтобы выискивать доказательства. О таких вещах принято сообщать, да будет тебе известно…
Раз кипятится, значит, настроение нормальное.
Главный молчит какое‑то время, как бы что‑то обдумывая. Потом опять спрашивает:
– Все факты выверены?
– От первого до последнего. В обоснование у меня целая папка документов.
– Принесешь ее мне. И сдавай материал в набор. – Стукнув кулаком по столу, шеф заканчивает: – Будем публиковать!
Старики опять схлестнулись. Реплики между двумя креслами пролетают словно молнии, а тем временем мы втроем беспомощно наблюдаем с дивана за разразившейся грозой.
Противники сидят друг против друга. Димов – хилый, с лицом цвета пожелтевшей от времени слоновой кости и ввалившимися лихорадочными глазами. Несторов – массивный и грузный, на его скулах то и дело вспыхивают багровые пятна. Прищуренные глаза, резкие черты лица, бронированного недоверием.
Начался вечер очень мирно, тем более что Димов слишком обессилел, чтобы сражаться, а Несторов малость простыл – от этого не застрахованы даже здоровяки, зябко кутается в какую‑то старую шинель.
Такая вполне идиллическая обстановка, верно, сохранялась бы до конца, если бы во время совершенно безобидной пикировки Рыцарь не обронил слово «догматик».
– Догматик? – ощеривается Несси. – Вы так произносите это слово, будто объявляете смертный приговор.
– Смертные приговоры не по нашей части, – возражает Димов. – На них специализируются другие.
– Ваша беда в том, что вы усматриваете догму в любой истине, особенно когда она простая и ясная, – продолжает Несси не слушая.
– Простых истин не бывает. – Рыцарь качает головой, глядя на дочь. – Если бы истины были простыми, то «Капитал» Маркса не был бы толстым, как Библия, а состоял бы всего из пяти фраз.
– В том‑то и дело, что марксизм может вместиться и в пять фраз, – упорствует Несси. – И в каких‑то случаях его и следует излагать пятью фразами, потому что не каждому дано освоить «Капитал». А эти пять фраз вы объявляете догмами.
– Мы уже видели, что остается от марксизма, когда его втискивают в пять фраз, – Димов снова обращается к Лизе. – Так извратили многие учения. Христианство тоже погубила догма.
– Христианство меня не волнует, – рычит Несси. – Хотя если говорить о католицизме, то именно в этом его сила: вместил все в несколько простых догм и завладел миром.
– Истину не втиснуть в догму, – качает головой Рыцарь. – Она слишком для этого велика. |