— Вот и все, — майор выключил магнитофон. — Что вы на это скажете?

— Что за голос? Что за существо?

— Я мыслю так. Воспоминание о «демоне» (о Григории Гусарове) в чулане запечатлелось в болезненном сознании и проявилось в критический момент перед убийством Донцовой. Тут прямая аналогия: дважды снять вину с себя, переложив ее на некое существо. Но внутренний голос (голос совести, образно выражаясь) прямо констатирует, обвиняет преступника: «Иди и убей!»

— Любовь перед смертью сказала: «Я слышала голос. Я должна идти».

— Вы-то хоть не сходите с ума! Возможно, подсудимый вызвал ее в сад — не спорю — но это только усугубляет его вину.

— Но как Анатоль сказал: ее демон. Он подчеркнул…

— Александр Федорович! Я человек трезвый и никаких сверхъестественных явлений не признаю. А вот вы… именно вы внушили человеку с расстроенным сознанием дикую идею: заговор зла.

— Сейчас, после исповеди Анатоля, я в эту идею абсолютно верю.

В тот же вечер за чаем у девочек.

— Настя, ты хорошо помнишь ваше свидание с Генрихом?

— Какое свидание?

— Тут, в доме, в прошлом году.

— Ну, помню.

— Генрих выходил? Покидал эту комнату?

— Раза два или три.

— В туалет?

— Не столько в туалет, сколько в ванную. Наш любовник крайне чистоплотен, правда, Юля?

— Отстань!

— Юлечка, я и тебя хочу спросить о том же.

— Не выходил.

— Ни разу?

— Ни разу.

— Ни за что не поверю! — воскликнула Настя. — И после этого ты будешь утверждать, что он тебе не нужен?

— После чего?

— После того, как ты его покрываешь!

— С какой это стати мне его покрывать?

— Вот уж не знаю!

— Юля, — вмешался Саня в перепалку. — Это очень важно. Ты видела здесь в саду мертвых. Неужели тебе не хочется, чтобы убийца был найден?

— Генрих — убийца?!

Очень выразительная немая сцена.

— Не думаю. Но ведь он просил тебя молчать? Не так ли?

— Да черт с ним в конце-то концов! — закричала Юля. — Просил, да просил, но я его покрывать не собираюсь. Мне просто в голову не приходило…

— Погоди. Как он мотивировал свою просьбу?

— Ну, произошло убийство, а он в это время шастал по дому. Ну, не хотел, чтоб его таскали. За все это время мы с ним разговаривали всего однажды, — она взглянула на Настю. — В институте. И только на эту тему.

— Сколько раз он покидал комнату?

— Ну, три, два раза.

— В какое время?

— Не помню! У меня вообще все в голове перепуталось. Я ни о чем не хочу вспоминать, не хочу!

На другой день в институтском дворике. Низкое сизое небо, повисшее над самыми крышами, сырая вязкая мгла, пронизывающая, казалось, железо узорных оград, вековую кладку стен, пронизывающая неутоленную душу.

— Она шла по саду… с огорода, да, — говорил Генрих.