— Балерины?

— Балерины. Его опознал Генрих. Более того: из ванной юноша видел Печерскую, подходившую к калитке.

— Ну прямо-таки вездесущий вестник.

— Как? — удивилась Юля. — Он ее узнал и молчал?

— Не узнал. Мелькнула на миг. В зеркале, в тумане… ну, просто прохожая. Вполне правдоподобно: видел год назад — тоже на мгновенье. Мы с ним восстановили подробности: неестественная бледность, губы в яркой помаде, черный ворот плаща… Черный ворот, — повторил Саня машинально, ощутив вдруг, что упустил какую-то мысль. — Но главное — это движение к калитке.

— К моему дому, — уточнила тетка и добавила загадочно: «Мне отмщенье и Аз воздам!» — все поглядели на нее. — Как балерина со своим принцем попали в мой дом?

— Она жила у вас пять месяцев, тетя Май, общалась с мужем, по его словам. Дубликат ключа сделать несложно.

— Зачем? Что им было нужно в моем доме?

— Не знаю. Балерон врет, что не бывал на Жасминовой, а его видели тут год назад именно в день ее исчезновения.

— Не понимаю, — процедил Владимир, — какое отношение ко всему этому имела моя жена.

— Она о чем-то догадалась, что-то заметила.

— Значит, Анатоль утверждает, что застрелил Любу, которая что-то заметила?

— Ничего подобного! Я уже говорил вам: он — орудие в чьих-то руках. Он слышал голос: «Она должна успокоиться в саду. Иди и убей!»

— Кошмар! — прошептала Юля, Настя пояснила:

— Кошмар и есть. Горячечная галлюцинация.

— Я бы так и подумал! — воскликнул Саня. — Но Люба не была в горячке. И тоже слышала. Ее последние слова по телефону: «Я слышу голос. Я должна идти». Так, Владимир?

Он молча кивнул.

— Вот что, дорогие, — заявила тетка. — Отвлечемся от дьяволизма… на ночь глядя. Тут наверняка какое-то недоразумение. Уж больно все неправдоподобно. Уж слишком.

— Слишком, — согласился Саня. — Вроде не страдал суеверием, а теперь… Накануне гибели Люба видела во сне черный предмет, как она выразилась. Ну чем не пистолет? Правда, я своим рассказом навеял, но какие сюрреалистические детали, загадочные. Если их анализировать по Фрейду…

— Черный предмет с глушителем? — перебил Владимир с мучительным сарказмом, возвращая Саню из райского сада-сна в теткину комнату, в ту незабвенную пятницу.

— Да, это обстоятельство свидетельствует о весьма определенных намерениях. Возможно, идея преступления — «Иди и убей!» — тлела подспудно, дразнила издавна, издали — как соблазнительная мечта — и вдруг вспыхнула яркой вспышкой.

— У кого? Про кого вы говорите?

— Не знаю… балерон, компаньон… пока не знаю.

— Но — мотив?

— Мотив скрыт глубоко. Бывший муж до сих пор пылает… то ли ненавистью, то ли страхом… или комплексом вины. Год назад она объявила ему, что ждет ребенка.

— От него? — заинтересовалась тетя Май.

— Говорит: нет. Вообще детей терпеть не может. «Белая рубашечка, красный чепчик», — Саня говорил как по наитию. — Помнишь, Настя, тот голос?

— Загробный! — Настя поежилась.

— В одеждах, в их покрое, в сочетании деталей и красок, — продолжал бормотать он, не вникая, а как будто нащупывая неизъяснимую мысль, — есть нечто символическое, тончайшая психология… например, черный покров — траур.