Ли Хунчжан знал, как опасно в делах с русскими проявлять слабость: сегодня даешь им в долг, а завтра они заявляются в твой дом и, гремя оружием, требуют дани. Так было все предыдущие двести с лишним лет межгосударственных отношений.

Десятки раз вроде бы как действующие без царева указа казаки облагали китайских подданных ясаком, попутно грабя китайские караваны и суда, и десятки раз китайские регулярные войска были вынуждены выкуривать русских самозванцев из растущих, словно молодой бамбук по весне, крепостей.

И каждый раз русские послы приносили извинения и даже проходили через ритуал коу-тоу, на дипломатическом уровне признавая вассальную зависимость варварской российской провинции от Поднебесной империи. А потом снова приходили казаки, и снова вырастали крепости, а мирных китайских подданных снова грабили, убивали и облагали данью.

Хотя… что еще можно ждать от белого человека? Эти длинноносые никогда ни во что не ставили ни закон, ни порядок. Засланные Римом иезуиты пытались – порой небезуспешно – влиять на политику двора. Французы все прочнее оседали на юге – в Аннаме. Португальцы, похоже, давно считали Аомынь своей вотчиной. А хитрые англичане, понявшие, что даже они не в силах удержать в торговле с огромным Китаем положительный баланс, завалили всю страну тысячами ящиков с контрабандным опиумом.

Ли Хунчжан сокрушенно покачал головой. Что действительно хорошо умели эти длинноносые варвары, так это мгновенно объединяться в стаю. Едва китайское правительство закрыло самые неблагополучные порты, чтобы хоть как-то контролировать поразившую Китай опиумную заразу, ему тут же пришлось воевать со всей Европой! Дабы Китай не ограничивал, так сказать, свободу торговли… Понятно, что Китай проиграл, и понятно, что русские этим сразу же воспользовались и, сделав вид, что прежних договоренностей не существует, вынудили разгромленный, голодающий Китай уступить им то, что он был не в силах немедленно защитить, – Приморье и почти все левобережье Амура.

Сегодня происходило почти то же самое. Едва Китай проиграл войну с Японией и был вынужден платить непосильную контрибуцию, как появились русские и, гремя кошельком, предложили заем – под условие строительства железной дороги через Маньчжурию.

Ли Хунчжан знал, что русским верить нельзя, и, даже подписав предварительное соглашение о постройке, оттягивал начало строительства КВЖД до последнего – больше года. Но когда Россия официально предложила, помимо займа, еще и подписать договор о военной помощи в случае новой войны с Японией, отказаться не сумел. Просто потому, что от таких предложений не отказываются.

Но вот как к этой новой политической реальности отнесется императрица, Ли Хунчжан не знал. Цыси, достаточно хваткая, когда дело касалось кровавых дворцовых интриг, совершенно не представляла себе, ни что такое Европа, ни что такое Россия, по-прежнему считая крупнейшие державы мира отбившимися от рук провинциями Китая, а себя – государыней всего мира. И переубеждать ее в этом было смертельно опасно.

А потому, едва ступив на кафельный пол Дворца Счастья и Благополучия, Ли Хунчжан почувствовал дрожь во всем теле и даже, кажется, запах собственного страха. Он медленно прошел по длинному коридору, подождал, когда евнух откроет перед ним дверь, вошел и замер.

Старая императрица была здесь. Гневно и страстно раздувая ноздри, она стояла в окружении вооруженных бамбуковыми палками евнухов. А перед нею на коленях, полуобнаженная и окровавленная от шеи до поясницы, стояла Чжэнь – драгоценная наложница самого императора Гуансюя.

Ли Хунчжан похолодел; ему совершенно не следовало это видеть.

– Я все равно раскрою этот заговор, – грозно поведя бровями, произнесла императрица и вдруг сорвалась на крик: – Кому было предназначено найденное у тебя письмо?!

– Я не знаю, Ваше Величество, о каком письме вы говорите, – едва не теряя сознания, пробормотала наложница.