|
Она испытывала огромное облегчение. Выразив наконец всё то, что так долго держала в себе, пытаясь казаться нравственно выше, чище, мудрее, чем есть на самом деле, Оливия поняла, что это даже к лучшему. Потому что теперь, выбросив из своей души всё лишнее, всю романтическую шелуху, весь никому не нужный книжный пафос, она освободила в ней место для понимания. Осознание и принятие своей ненависти – первый шаг к истинному прощению. И Оливия сделала этот шаг.
Она шла, любуясь низкими пушистыми облаками, в наиболее тонких местах изнутри подсвеченными опускающимся солнцем. А небо всё такое же. Синее. Оно всегда таким было. Задолго до неё, до Люции, до всех людей вообще. Оно видело совсем пустую землю. Оливии вспомнилось, как на лекциях по общей биологии рассказывали гипотезу о происхождении всего многообразия жизни на планете от самой первой живой молекулы, биополимера, которая каким-то образом возникла, синтезировалась, положив начало процессу эволюции. И в этой самой первой органической молекуле, одной единственной, думала Оливия, в её скрученной в клубок полимерной цепи, когда-то содержались, в виде некоторого таинственного потенциала все мы: и я, и Люция, и Артур… Это было тогда единое, неделимое, способное стать нами через много миллионов лет. И как так могло случиться, что одна часть целого ненавидит теперь другую? Не должны враждовать пальцы одной руки, плоды одного дерева… Оливия никогда особенно не верила в Бога, опираясь в своём миропонимании на научное познание, а к истории Иисуса Христа относилась скорее как к красивой легенде о самопожертвовании, нежели как к символу веры. Но именно сейчас она обнаружила в своей душе то, что некоторые, быть может, назвали бы Богом – большое умиротворенное чувство единения со всем живущим, ощущение себя малой частью огромного целого. Оливию посетило спокойное осознание собственной ничтожности. И, вместе с тем, собственной важности… «Я крошечная раковина, в которой можно услышать гул необозримого океана.» На неё снизошло настроение необыкновенно лёгкое и чистое, она пошла быстрее и даже стала тихонько насвистывать популярную мелодию. – Я была слишком резка, извини, – сказала она сухо и серьёзно Люции, поднявшись на крыльцо веранды. Подруга удивлённо вскинула голову – она протыкала спицей плотный зелёный крыжовник для варенья. Оливия стояла неподвижно, разглядывая сорванный листок плюща. Лица её не было видно: закат за её спиной превращал девушку в чёрный силуэт. Люция немного подумала и, отвернув голову, произнесла: – Всё правильно. Не извиняйся. Я сама бы ненавидела тебя, если бы мы поменялись ролями. У меня точно не хватило бы духу простить. И ты не обязана это делать… Я понимаю и не могу тебя осуждать. – Спасибо, – сказала Оливия.
16 Купаясь, Баска наступила на что-то в море и рассекла себе ногу. Рана получилась очень глубокая, и располагалась она так неудачно, что края её при движении постоянно расходились – для заживления требовался покой. А непоседа Баска легкомысленно заклеивала её пластырем и продолжала носиться как угорелая, играя со своими ровесниками. В итоге рана загноилась. Кожа вокруг неё покраснела, вспухла, наступать на ногу стало нестерпимо больно. Баску решено было отправить в город, в больницу. И так вышло, что сопровождать её туда и присматривать там за нею пришлось Люции – отец выполнял по договору подряда сезонные работы в посёлке, а мама не хотела надолго оставлять с сиделкой престарелую бабушку. День перед предстоящей разлукой влюблённые провели вдвоём. Оливия же всё это время просидела на краешке кровати Баски, которая почти перестала ходить, играя с нею в карты. Потом Люция уехала. Поселковая молодёжь, лишённая возможности приходить в маленький домик с полатями, заскучала. Теперь стали собираться у Артура, он приглашал всех в недостроенную бревенчатую баню – там было прохладно и немного сыро, особенно по ночам, поэтому ребята, если смотрели фильм на ноутбуке, сидели вплотную друг к другу, почти прижавшись, а кто-то даже накрывался одеялами. |
