— Его Бог наказал, детка, — заключила бабушка и, вероятно, была права, однако я уже переступила границу и вернуться вновь в мир, окрашенный в наивные пудро-розовые тона, не могла, да и не хотела.

Конечно, мне было жаль уезжать из родного городка, но понимала, что здесь моя мечта зачахнет, как клумбы без ежедневного полива.

В лучшем случае меня ожидала учеба в Сочинском университете, мелкие радости жизни в студенческом общежитии, первая ночь близости с каким-нибудь бестолковым однокурсником, который будет бояться меня больше, чем я его, потом поспешная молодежная свадьба, поскольку на свет Божий будет рваться случайный крепенький малют, после — тяжелые роды, когда тебя будут резать, как арбуз, и, наконец, возвращение в дом родной — возвращение с капризным сыном или дочерью, но без знаний и молодого мужа, сбежавшего от семейных забот. Возвращение в мирок, где все мило, тихо и затхло, где тебя любят и обожают, однако на этом ты можешь ставить на своей судьбе крест.

Крест, сработанный из свинца безнадежья и ржавчины разочарований.

Жить и нести на себе этот крест? Жить и знать, что жизнь не удалась? Жить, обманывая себя тем, что живешь ради ребенка? Зачем? И этот простой вопрос разбивает вдребезги все правильные умозаключения о жертвенности и женской мужественности.

Быть может, я слишком молода и слишком люблю себя? Или я не готова поступаться своей судьбой ради кого-то? Ради кого? Кто будет любить меня больше, чем я сама? Не так ли?

Да, закон природы требует, скажем, взаимоотношений с теми, кто называет себя сильным полом. От этого не уйти. Однако почему женщины добровольно идут на вторые роли? Мужчины — это большие дети, как утверждала моя бабушка. Большие дети, для которых мы есть игрушки?

Я — игрушка?

Вопрос риторический. И поэтому решение «семьи» ехать в столицу приняла с радостью. Да, предчувствовала, что белокаменная попытается перемолоть меня и мою судьбу для своих народнохозяйственных нужд. Допускала, что будут слезы, но известно, Москва — слезам не верит. И поэтому никаких пустых сердечных порывов, никаких надежд на сопливое счастье, никакой веры в благородные порывы тех, кто попытается облапать, прошу прощения, не только мое тело, но и душу.

И вот — Москва, и первая наша встреча с этим огромным мегополисом, и первый мой испуг от него. Кажется, я переоценила свои силы?

К счастью, меня встречал мамин старший брат Олег Павлович. Мама провела с ним несколько телефонных бесед, после которых он, видно, был готов встретить кого угодно. Увидев меня, обрадовался: ба! почти взрослый человечек.

— Ну, Вика напугала, — признался, продираясь со мной и моим чемоданом сквозь вокзальную толпу. — Я думал: малютка!.. А ты, как наша Женька! Вперед-вперед, Мария! У нас нужно иметь крепкие локти!..

Вырвавшись на автостоянку, сели в старенькую импортную машину «Вольво» и покатили по городу. И, глядя на проспекты, забитые транспортом, на грузные большие дома, на прохожих, бестолково снующих под ними, ощутила себя слабой и беспомощной перед грозной и непонятной пока силой.

— Ничего, Маша, привыкнешь, — понял мое состояние Олег Павлович и принялся рассказывать, как он покорял столицу, прибыв в неё в свои двадцать один после службы в ВМФ. Я слушала вполуха: чужая жизнь меня меньше всего волновала. — Главное, поставить цель перед собой — и вперед! — Утверждал родной дядя совсем не похожий на маму — был грузен, добродушен, весел и принимал жизнь такой, какая она была. — А я тебя помню, Мария, — вспоминал.