Турецкий что-то мямлил по поводу того, что чуть ли не две недели занимался не бог весть какой сложности работой, которая и привела его к тому, что у него наконец-то, видите ли, появились веские основания подозревать в авторстве конкретное лицо. Ну и что дальше? Что еще у него есть, кроме «подозрения»? Наверняка обыкновенная отговорка, когда сам не знаешь, что сказать, а отвечать надо.

Но он, следователь, был хотя бы до сих пор достижим. А сейчас вообще пропал из виду. В Генеральной прокуратуре, куда звонил Степанцов, ему вежливо и однозначно ответили, что тот в командировке. Даже когда он назвал себя, секретарша, которая, конечно же, должна быть в курсе дела, уклончиво ответила, что выехал по делу, связанному с одним клеветническим выступлением в средствах массовой информации. Вроде бы и все сказала — и ничего на самом деле. А звонить Меркулову было просто неудобно, тем более что Константин Дмитриевич в ответ на откровенный намек Степанцова прекратить расследование отреагировал довольно странно. Мол, ты сам вызвал джинна из бутылки, сам и загоняй его обратно, так, что ли? Вот и приходится молчать и… ждать. Ждать и молчать, будь оно неладно!

И Кулагин, который обещал своими силами навести порядок, молчал.

В таком тревожном настроении, когда все-таки возникали время от времени некие неприятные предчувствия, Кирилл Валентинович, не ожидая для себя неприятных сюрпризов, отправился к председателю. Вопрос касался очередного арбитражного разбирательства между двумя известными корпорациями, чьи интересы схлестнулись вокруг крупнейшего месторождения меди в Восточной Сибири. Слушания в Федеральном арбитражном суде Восточно-Сибирского округа в Иркутске ни к чему не привели, стороны остались неудовлетворенны предыдущими решениями, и дело было передано в Высший арбитражный суд Российской Федерации.

Степанцов захватил с собой папку с основными материалами на случай вопросов и, войдя в кабинет Васильцова, продемонстрировал всем своим видом готовность ответить на любой из них.

Алексей Иванович, видимо, был чем-то расстроен. Или озабочен. По его пухлому, лишенному видимых эмоций лицу никогда нельзя было узнать, о чем он в настоящий момент думает. А вот недовольство — это подмечалось сразу.

— Садитесь, Кирилл Валентинович, — не самым дружелюбным тоном начал он, глядя не в глаза собеседнику, а в стол.

Начало не предвещало ничего хорошего.

— Вы эти материалы… — Васильцов сделал решительный жест рукой, — отложите пока в сторону, успеем вернуться. Меня другое интересует. Что у нас происходит, объясните? — Он поднял голову и требовательно уставился своему заместителю в глаза: — Вы догадываетесь, о чем я? Или нужны разъяснения? Разве не ясно, что человек, которому выдвинуты серьезные общественные обвинения, не может спать спокойно, пока не докажет публично своей невиновности? Вы — юрист, мне вас что, учить надо? А у меня нет для этого свободного времени! Но если его нет и у вас, чтобы отстоять свою честь и достоинство, тогда что я должен думать? Как реагировать на обращенные ко мне вопросы?

— Вы разрешите? — сдавленным голосом спросил Степанцов.

— Обязательно разрешу! Даже потребую, Кирилл Валентинович! Нам, честное слово, только «банной» славы не хватает! Извините за резкость. Так слушаю вас.

— В настоящее время ведется расследование… На самом высоком, уверяю вас, уровне. В Генеральной прокуратуре. И меня там уверили, что разберутся в самом ближайшем будущем. К сожалению, я не располагаю материалами следствия, но проводит его госсоветник юстиции третьего класса Турецкий, это имя вам, полагаю, достаточно известно.