|
И со мной несколько раз «беседовали» — до тех пор, пока мне это дело не надоело. Я не был убежденным диссидентом и воевать с мельницами не собирался, к тому же семья, а она обязывала думать не только о себе. Как раз Любаша родилась, это было в семьдесят втором, а родственников у меня за границей не было и рассчитывать на чью-то помощь я тоже не мог, сами понимаете — не до фрондерства. Смирился, занялся историей Отечества — тема тогда безобидная. Так что я бы на вашем месте подумал, прежде чем произнести окончательный приговор.
— А кто с вами беседовал? — с улыбкой спросил Турецкий. — Разные люди. Помню, однажды вызвали в райком партии, я состоял на учете в Свердловском районе — по принадлежности издательства «Молодая гвардия», в котором я тогда работал. Райком находился в Каретном ряду… — Вы состояли в партии? — слегка удивился Турецкий. — А как же! — рассмеялся писатель. — Больше того, в райкоме на нашего брата, пишущего, была даже отдельная разнарядка — по сколько человек и когда можно принимать в ряды, вот как. А если ты не член партии, что ж будешь делать, например, в командировке? Кто тебе поможет собрать материал? Или проверить его? А так зашел в райком партии, определился с темой, потом спустился этажом ниже, в райком комсомола, где тебе без слов выделят машину с водителем, обеспечат гостиницей и так далее. Еще и сопровождающего в поездке выделят, чтоб не скучал и сам не суетился по мелочам. А как же, порядок такой был! Но я не об этом… Вот вы спрашиваете, кто беседовал? — Я имел в виду органы… — Какие конкретно? — продолжал улыбаться писатель. — КГБ? Так это уже в последнюю очередь. И плохо было твое дело, если доходило до этого. Нет, у нас в райкоме, например, была инструктором прекрасная женщина, звали ее Ниной Митрофановной — тезка моей супруги. Крупная такая, властная женщина с гордой посадкой головы, но безумно добрая ко всем нам, из писательско-журналистской братии. Знала ведь, понимала, с кем дело имеет. И вот она вызвала меня к себе в кабинет. Напарница ее куда-то вышла, скорее всего, так было подстроено, чтоб разговор у нас с ней состоялся с глазу на глаз. А причиной, я не сказал, было несколько моих довольно резких выступлений на общем собрании, даже не на партийном, а на производственном, где обсуждались текущие дела и вообще издательская политика. Ну, что я? Поругал не те книжки, похвалил тоже не те, в запальчивости высказался по поводу личного взгляда и дальше в том же духе. Мне кто-то, не помню, возразил, что вот в райкоме иной взгляд, ну я и сорвался, наговорил глупостей по поводу того, что уж райкому-то в наши производственные дела соваться нет нужды, пусть идеологией своей занимается. Кто-то рассмеялся, кто-то похлопал в ладоши, а кто-то запомнил. Вот все это Нина мне и выложила на блюдечке. Под соусом — что я имею против партии? А ничего, при чем здесь партия? И тогда эта мудрая женщина, у которой, по нашим данным, не было ни мужа, ни детей и вся жизнь которой фактически протекала в том же райкоме, где все мы состояли на учете, сказала мне следующее. Я не ручаюсь, что помню дословно, но диалог был примерно такой. Меня никто не тянул за уши в партию? Нет, никто. Сам пришел? Сам. Зачем? Чтоб лучше работать, журналистика — такая штука, приходится быть в курсе всех принимаемых партией решений — как открытых, так, между прочим, и закрытых. А дальше было в некотором роде откровение. Я считаю такую политику в какой-то мере игрой? Хорошо, пусть игра. Но каждая игра имеет свои непреложные правила. Нравится мне это или не нравится, я подписался на игру, значит, обязан следовать жестким правилам. Не нравится — дверь открыта. Я помню, спросил ее только об одном: «Вам, Нина Митрофановна, самой-то нравится эта игра?» И она ответила: «Я же играю, не хлопаю дверьми». |
