Тёмных богов не стало, сияющие боги развеяны, Королева защищает нас из столицы, и у неё есть волшебники, чтобы исполнять её волю. Больше не будет войн, а если и будут, то твой отец их раздавит. Больше не нужны люди, носящие на себе сталь. — Речь Грэма была точно той же, какую он в различных формах неоднократно слышал от своей матери. Тогда он терпеть не мог её слышать, но сейчас использовал её в свою защиту.
— Я так не думаю, — сказал Мэттью. — Я слышал слишком много рассказов, и уверен, что и ты их слышал — как тот случай, когда за моими родителям послали убийц, пока они ходили с визитом к прежнему королю. Если бы не твой папа, мои родители были бы сейчас мертвы, и это только один из череды случаев. И то были не боги или волшебники — просто обычные люди. Никто не идеален, никто не бывает в абсолютной безопасности — поэтому есть рыцари, поэтому есть солдаты! И ты, ты можешь быть величайшим из рыцарей!
— Чёрт, да просто заткнись!
— Нет, — сказал Мэттью. — Не заткнусь. Мне плевать, насколько глупым это звучит, но это — правда. Тебе хотелось бы стать волшебником, разве нет? Я слышал твои ремарки — не думай, что я их не заметил. Но знаешь что? Иногда я жалею, что не могу быть тобой!
Это заставило Грэма внезапно остановиться:
— Чего?
— Я сказал, «иногда я жалею, что не могу быть тобой», — повторил Мэттью.
— Значит, ты — действительно идиот.
— Ты просто не можешь видеть себя так, как видят остальные. Я, Коналл, мальчишки в замке, чёрт, даже взрослые — все это видят! Единственное, чем ты не являешься, так это волшебником.
Грэм уставился на своего друга пустым взглядом.
— Ты — идеальный сын идеального рыцаря, а твоя мать — самая преуспевающая дворянка во всём королевстве. Ты танцуешь лучше всех в замке, у тебя безукоризненный почерк, идеальная стрельба из лука, верховая езда… я могу долго продолжать. Ты лучший во всём, что делаешь, и люди это знают. Они это видят. Даже когда ты ходишь, твоё равновесие настолько хорошее, что мне кажется, будто я хожу, ковыляя.
— Я даже близко не могу переиграть тебя в шахматы, — заметил Грэм.
— Будто кому-то есть до этого какое-то дело, — сказал Мэттью. — Смотри. — Протянув руку, он взял с верстака киянку, и без предупреждения метнул её своему другу в лицо.
Грэм поймал её на лету:
— И что это было?
Мэттью одарил его кривой улыбкой:
— Если бы ты сделал то же самое со мной, у меня остался бы жуткий синяк.
— Ты всегда поддерживаешь вокруг себя щиты.
— Смысл в том, что я бы киянку не поймал, и даже если учесть мою собственную неуклюжесть, большинство других людей тоже не поймали бы. Но я знал, что ты — поймаешь, — отозвался молодой волшебник.
— Нет ничего магического в ловле молотка.
— Однажды кто-нибудь наверняка метнёт в меня что-то гораздо хуже, или не в меня, а в того, кто мне дорог — и я надеюсь, что ты будешь рядом, и поймаешь это. — Закончив, Мэттью покраснел от смущения.
Грэм не ответил. Он сам пытался справиться со своим смущением. Первым его порывом было обратить всё в шутку, или подшутить над чувствами друга, но что-то его остановило. Через некоторое время он ответил:
— Ладно. Что мне нужно делать?
— Сперва мы тебя протестируем, чтобы посмотреть, являешься ли ты стоиком. Если нет, то я могу попытаться показать тебе, каково это — использовать эйсар, — ответил Мэттью, прежде чем добавить: — Протяни руку.
Грэм вытянул руку, и Мэттью взял её своей собственной. |