Однако она по-своему любит хвастуна и задиру Торнтона. Пожалуйста, не смейтесь надо мной, но он в некотором смысле ее дитя, которое она защищает. Кроме того, она искренне и от всей души восхищалась им – его алым мундиром, его надменным видом, его великолепной осанкой, которую он держит до тех пор, пока его не ударят как следует – как Филип… – Она заторопилась. – Три раза Филип выставил его на посмешище. Перестала ли она любить своего полковника? Нет! Она еще больше возненавидела Филипа и еще больше ласкала своего великовозрастного любовника. Ох, неужели вы ничего не понимаете?!
– Я понимаю, – задумчиво прошептала леди Джерси.
– Дамы! – Принц поднял пачку бумаг. – Все это прекрасно для великосветской беседы. Но леди Гленарвон не могла убить горничную! У нас есть показания, говорящие о том, что в три часа ночи она была с… – Принц осекся и посмотрел на документы. Потом он перевел растерянный взгляд на Филипа.
– Да, сэр, – сухо заявил тот. – Она была, или предполагалось, что была, с самим полковником Торнтоном. Мне продолжать?
– Да! Да! Да!
– Моя теперешняя жена, – ожесточенно продолжал Филип, – иногда проявляет странную порядочность. Ее покой и удобства, как она полагает, всецело зависят от ее положения в обществе, ей выгодно изображать из себя добродетельную жену и верную служанку полуинвалида, то есть меня. Своим поведением она обманывала весь так называемый бомонд…
– Ей-богу, верно! – вскричал мистер Шеридан.
– …до тех пор, пока Молли, которая почему-то питала ко мне добрые чувства, не превратилась в тигрицу и не пригрозила выдать ее. Я все узнал, сэр, от человека по фамилии Хопвит, которого вы очень скоро увидите. После нескольких туманных и уклончивых замечаний относительно чувств Молли Хопвит добавил: «Она даже обещала рассказать…» – и вдруг заговорил о другом. И все же по здравом размышлении я догадался, о чем он хотел мне поведать. Моя добродетельная женушка искренне полагала, что о ее интрижке с Торнтоном известно только Молли. Она была слишком умна, слишком осторожна. Даже я, червь, мог восстать, если бы Молли заговорила. Я думаю, хотя ничего не могу доказать, что она давно замыслила убить Молли, только все не могла решиться и рискнуть. Возможно, она надеялась подкупить Молли, а может, полагала, что я проявлю трусость и предпочту ничего не заметить. В любом случае я скоро умру от сердечного приступа!
Тем не менее в ночь на двадцатое апреля моей добродетельной жене был нанесен смертельный удар. Я объявил ей, что сердце у меня здоровое; я доказал это в доме леди Олдхем. Надо сказать, ее заинтриговала неожиданная «перемена» во мне, и ей очень хотелось, скажем так, выяснить, почему я вдруг стал другим. Вот именно – я стал другим человеком! Если Молли проболтается и весть дойдет до моих ушей, вся ее уютная, налаженная жизнь разлетится на кусочки. Значит, Молли нужно убрать, и как можно скорее! Этой же ночью! Полковник Торнтон, конечно, не стал бы сообщником. Его благородная натура восставала против убийства, хотя он был не прочь тратить мои денежки после того, как меня повесят. Обо всем остальном он предпочитал не знать.
Тут Дженнифер тихо вставила – так тихо, что ее едва было слышно:
– «О, нерешительный! Дай мне кинжал!»
В комнате словно повеяло холодом. За окном сверкнула молния, загремел гром.
– Нет, Дженни. Леди Макбет произносит эти слова после убийства Дункана. Впрочем, смысл тот же самый. Мужчина колеблется, а женщина непреклонна – как Хлорис… Она сама проделала всю подготовительную работу. Покинула «Пристань», оставив на столике бутылку отравленного вина: она сама признала, что Молли не в силах была устоять против мадеры. |