А потом, папка, я заметил впереди большой синеватый торос с плоской вершиной. Он был похож на тепуи в миниатюре — на те столовые горы в Южной Америке, которые я не раз видел в географических видеофильмах. Может быть, мне это сравнение пришло в голову позднее, а тогда я увидел и оценил почти отвесные стены тороса, прикинул высоту — больше трех метров — и понял, что это хоть какой-то, но шанс. Я подбежал к торосу и, не помня себя от страха и ненависти к тем, кто вздумал вершить мою судьбу, полез наверх. До сих пор не знаю, как мне это удалось. Я впивался в лед ногтями, зубами, сбивал колени и локти, срывался, но снова припадал к стене — карабкался все выше, выше, выше, выше…

И вот я на торосе. Ровная, как видеоэкран, поверхность. Во все стороны — ледяной лом. И множество поблескивающих кольчатых тел, ползущих к торосу. Стоп, папка, почему — поблескивающих? Ведь сначала была ночь, это я отчетливо вижу, а потом она сменилась каким-то невообразимым временем суток. Помнится, меня это поразило. Не сразу, правда, но поразило: солнца нет, но и облаков нет, и темнота ушла — какая-то светящаяся дымка затянула небо, и это немного напоминало ту волшебную пору московского зимнего дня, когда только-только начинают сгущаться сумерки.

И все же — поблескивающие кольца червей. Откуда взялся этот блеск? Может быть, электрические разряды?.. Нет, папка, тогда я об этом не думал. Не до того было, честное слово. А думал я — ты удивишься! — об экологии. Клянусь! Вот не сойти мне с этого места — я трясся от страха на вершине тороса, но при этом думал: что за психованная экология в этой идиотской ледяной пустыне?! Обитают здесь какие-то гигантские черви — пяти-, семи-, чуть ли не десятиметровые. А другой живности вроде не видно. Чем же питаются эти гады? Друг другом? Нецелесообразно — природа такого не потерпит. Воздухом? Сказочки. Вон как они прытко передвигаются — что за метаболизм у этих червей?

И тут же на этот вопрос я получил ответ — нет, скорее, намек на ответ. Одна из тварей доползла до подножия тороса и с ходу… вгрызлась в лед. Даже крошки полетели. Судя по всему, ротовой аппарат гада работал как отличная буровая головка. Червь исчезал во льду очень быстро — скорость его почти не снизилась, словно он шел сквозь пломбир. А блеск кольчатой шкуры усилился в несколько раз. Может, черви используют энергию водородных связей воды? Не знаю, не знаю…

Еще один червь впился в торос. Потом еще и еще. Вдруг меня словно током ударило. Я осознал, что гады как угодно могут менять направление в толщине льда. И если они стремятся добраться до меня, то сейчас, наверное, идут вверх.

И точно. Словно мина взорвалась — выбив султан ледяной крошки, из тороса вертикально вверх вылетел червь.

Я не стал дожидаться, когда эта орава накинется на меня.

Да, папка, я пошел на самоубийство. А что мне оставалось делать? Наверное, в ту секунду я повзрослел лет на двадцать.

Сделав глубокий вдох, я обхватил плечи руками и головой вниз броси…

…возвращалось к Филину — словно поднималось сквозь водяную толщу из невообразимой глубины. Сначала он даже не понял, что возвращается сознание. Просто была дикая головная боль — и никаких воспоминаний, никаких ассоциаций, ни даже тени прозрения: кто я? где я? зачем я? Адская боль — и первый проблеск сознания: мысль о том, что боль эта — головная.

Потом пришло ощущение тела и пространства: вот руки, вот ноги, я лежу на спине, подо мной неровная поверхность, в правый бок вливается какой-то тупой предмет, дышать можно, но трудно — высокая влажность, очень душно, лоб, щеки, шея, грудь в поту, глаза закрыты, под веками зеленый сумрак.

В довершение всего пришло сознание собственного «я»: да-да-да, я Филин, Иван Данилович Филин, журналист, корреспондент видеогазеты «Накануне», у меня была схватка с ТИПами на ТОПках, потом чернота, удушье, смерть… Нет, не смерть… Я лежу на какой-то неудобной штуковине в каком-то неудобном месте, у меня раскалывается голова, но я размышляю значит, живу…

Филин открыл глаза.