Кто может усомниться в том, что добавить пару автобусов на маршрут, сняв их с других рейсов по приказу большого начальства значительно легче, чем решить проблему транспорта всего города, не говоря уж о целой стране? Но ведь новому боссу нужно было не решение проблем, а завоевание популярности. В лицо Ельцина, как некогда Хрущёва, знали ещё немногие, его душу не знал никто. Нужно было создать образ заступника народа, и он создавался.

Между тем, лишь единицы могли рассказать о том, как, будучи ещё секретарём Свердловского обкома партии, Ельцин уже проводил в жизнь будущие московские эксперименты. Только там это было полегче. Там он был полновластный хозяин и ему ничего не стоило однажды, готовя очередное крупное совещание, запретить руководителям всех рангов приезжать в областной центр на служебном транспорте. Всем пришлось ехать городским общественным автобусом, троллейбусом, трамваем, что и вызвало вполне естественно опоздание многих. Шума и смеха было много вокруг этого, но проблема транспорта в области тем самым не разрешилась, ибо и до этой истории всем было известно, что средств на снятие транспортных проблем не хватает и большой дефицит хороших водителей будет ещё долгие годы давать знать о себе.

Тем временем свои люди у Ельцина появляются в «Московском комсомольце», «Московских новостях», работающих на зарубеж, в еженедельнике «Аргументы и факты». Они первыми начинают серии публикаций, раскрывающих глаза обывательскому читателю на то, что в стране свирепствуют организованная преступность, наркомания, проституция, армейская дедовщина, беззаконие.

Система взглядов, укоренившаяся за десятилетия советской власти, привыкшая не выносить сор из избы, дабы не радовать им своих противников, приученная гордо нести своё знамя, пусть даже ступая босыми ногами по земле, привычная система говорить при народе, что всё хорошо, а в тиши кабинетов распекать за допущенные промахи, эта система не могла принять возникшее неожиданно прямо противоположное направление открытой для всех печати.

Нет, это не значит, что в прежние времена не было критики вообще. Она была и часто нелицеприятной. Однако ей никогда не позволялось, во-первых, подниматься выше допустимого уровня. Районная печать не имела права ругать районное начальство, областная — областное, центральная — руководство страны. Наоборот можно было. Поэтому, если хотели журить район, писали в областные газеты, область — в органы центральной печати, ну а выше вопрос ставился совсем иначе. Там была своя система критики и устранения недостатков, в которой массы почти не принимали никакого участия.

Во-вторых, никому не позволялось отдельно имевшиеся недостатки представлять в виде национальной трагедии и пугать этим население.

Начавшаяся же волна новой критики поразила прежде всего тем, что касалась и недвусмысленно святая святых — высшего партийного руководства. И элита власти взбудоражилась, возмущённо загрохотала: «Как так? До нас добрались? Кто позволил? Что это там за Полторанин выискался? Убрать немедленно!» И хотели, как обычно, к ногтю человека за нахальство, да, может, в Сибирь-матушку, ан не произошло, не получилось. Что ж такое?

А всё было почти просто. На пути карающего, не знавшего ранее промахов, меча партийной морали вдруг появился выскочка Ельцин и весьма твёрдо мрачным голосом чуть с хрипотцой заявил: «Не трожьте Полторанина». И дал понять: «Это мой кадр».

«Да ты-то кто?» — хотели, было, цыкнуть на него старые партийные зубры. — «Пришёл из глубинки, туда можешь и кануть навечно.