— Прошу прощения, — проскрипел он, — однако во время турне принято, чтобы судья везде следовал впереди всех — даже дам.

— О, разумеется! Как глупо с моей стороны, я забыла! — рассыпалась колокольчиками миссис Хаббертон. — Вы ведь здесь — сам король, не так ли? Простите меня за оплошность. Полагаю, мне следовало сделать реверанс, когда я вошла в комнату?

Барбер уже вышел, и его голос донесся через дверной проем:

— Лично я не придаю значения подобным вещам, но кое-кто из моих коллег…

Обед был весьма обильным. Нормирование продуктов пока еще только предстояло, а повариха миссис Скуэр была воспитана в традициях, которые не могло поколебать столь ничтожное обстоятельство, как какая-то война. Миссис Хаббертон, которой домашнее хозяйство представлялось нескончаемым кошмаром, не переставала щебетать, с завистью и возбуждением изучая меню. Она Видела там замаскированные своеобразным французским языком миссис Скуэр fillets морского языка, cutlets из ягненка, оладьи, какие-то непереводимые пряные закуски, и ее глаза искрились детским восторгом.

— Четыре блюда на обед! — восклицала она. — И это в военное время! Настоящее пиршество!

Как обычно, слишком поздно она сообразила, что сказала нечто неуместное. Ее муж покраснел, капеллан неловко закашлялся. Судья резко поднял брови, так же резко опустил и, набрав воздуха, собрался было заговорить.

«Сейчас опять будет рассказывать о своих коллегах», — подумал Петтигрю и от отчаяния прибег к спасительной иронии, по обыкновению сболтнув первое, что пришло ему в голову:

— Четыре блюда Апокалипсиса, так сказать.

Тишина воцарилась за столом достаточно надолго, чтобы он успел сообразить, что более неудачную шутку выдать было трудно. Правда, маршал не удержался в первый момент от смешка, но тут же подавил его под осуждающим взглядом судьи. Миссис Хаббертон, которой шутка и была предназначена, сделала вид, что ничего не поняла. Капеллан выглядел профессионально оскорбленным. Высокому шерифу воротник показался еще более жестким, чем всегда.

В продолжавшемся тяжелом молчании его светлость, пользуясь своей королевской прерогативой, первым положил себе рыбы и многозначительно сказал:

— Дайте припомнить, Петтигрю: это вы поддерживаете обвинение в деле об убийстве сегодня во второй половине дня?

(«Чертовски же хорошо знает, что не я», — подумал Петтигрю. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как Генеральный прокурор обнародовал все назначения на Южное турне, и тайные надежды Петтигрю на то, что Барбер не будет иметь к нему ни малейшего отношения, рухнули.) Вслух он лишь учтиво сказал:

— Нет, судья, обвинение возглавляет Фродсхэм. Младший у него — Флэк. Быть может, вы имели в виду Истберийское дело, по которому я выступаю защитником?

— Ах да! — ответил судья. — Это в рамках защиты неимущих обвиняемых, не так ли?

— Именно так, судья.

— Прекрасная система, — продолжил Барбер, повернувшись к миссис Хаббертон. — В наше время она позволяет неимущим получить юридическую помощь даже квалифицированного юриста за счет государства. Правда, боюсь, — добавил он, — что установленные гонорарные ставки прискорбно неадекватны. Думаю, то, что вы взяли на себя такое дело, свидетельствует о великом бескорыстии с вашей стороны, Петтигрю. Едва ли оно при столь низком вознаграждении стоит вашего времени и усилий, между тем как вы, без сомнения, могли бы зарабатывать гораздо более существенные суммы, защищая других клиентов.

Петтигрю поклонился и вежливо улыбнулся, но глаза у него остекленели от злости. И вся эта тяжеловесная ирония по поводу его хилой и продолжающей сокращаться практики — в отместку за всего лишь незначительную шутку! Как типично для этого человека.