– То есть: Марин и иже с ним?..

– Он и другие, подобные ему, организуют деятельность того самого неуловимого процесса, о котором мы только что говорили.

– С ума можно сойти… Сами они, разумеется, ни о чем не подозревают?

– А это неважно. Та роль, которая им навязана, заставляет играть себя – хочешь ты или не хочешь… знаешь, чем кончится пьеса, или не знаешь… Что сказал вам господин Иконников, отправляясь в путь? Что намерен сломать эту машину?

– Да… хотя другими словами.

– Это просто самый правдоподобный предлог. Со мной он был когда‑то откровенен… мы ведь вместе начинали эти исследования, изыскания… кто мог подумать, что дойдет до каких‑то практических дел? И мечта у него была: добраться до средоточия этой машины, до ключа, до рычагов управления – и начать преобразовывать мир по своему разумению. При всем своем остром уме он иногда бывал удивительно наивен.

– Дружба его с Мариным – вследствие этого же?

– Разумеется. Хотя с Борисом Ивановичем было трудно не дружить. Удивительно общительный и симпатичный человек. Я слышал, он умер какой‑то странной смертью?

– Да. Убит в запертой изнутри комнате. Давно, еще до начала меррилендских событий.

– Жаль. Не видел его почти двадцать лет, а вспоминаю до сих пор. Это о чем‑то же говорит?

– Видимо… Алексей Мартынович, дорогой, вы объяснили мне, что профессор Иконников готовится захватить власть над миром – и в то же время так спокойно к этому относитесь?

– Я же говорю – он наивный человек. В том же «свитке Сулеймена» очень подробно рассказывается, что произойдет с непосвященными, проникшими в Черного Великана. Вы знаете, что Марин‑старший поднимался туда – и через день вернулся постаревшим на месяц? А ведь ему‑то как раз разрешено было…

– Так что же он – не читал?

– Читал, конечно. Но истолковал в свою пользу…

Ночью было почти холодно. Броня осклизла от росы. Туман стелился по низинкам, подсвеченный фарами. Не наступала только тишина: где‑то стучали моторы, где‑то – далеко – постреливали. Хотелось найти Адлерберга и заорать: что, сука? Доволен?! Но никуда, конечно, Туров не пошел.

Два дня нелепых боев вогнали в тоску не только его. Подходил Свистунов, друг Баглая, нынешний командир разведчиков. Что‑то не так, Степан Анатольевич…

Конечно, не так. А откуда возьмется это «так», если не сделано главное: не определена цель операции? Мы что, хотим кому‑то доказать свое огневое превосходство? Так оно очевидно, об этом противник знает прекрасно. И, что характерно, не бежит. Прячется, рассеивается, залегает… Это порода, ребята. Здесь не знают принципа «дают – бери, бьют – беги.» Вам не понять. Я сам знаете сколько среди них прожил, пока не начал к ним привыкать? О‑о…

Конечно, мы можем, выстроившись, пройти куда угодно – в пределах Острова, разумеется. Возможно, что нам это и предстоит. Но надо знать – куда. Меня вы не желаете слушать… пока. И поэтому наносите какие‑то мелкие разрозненные удары по тем группкам противника, которые не сумели увернуться… или получили приказ не уворачиваться. Такое тоже может быть. Три десятка схваток, все без исключения нами выиграны… и что? Ничего абсолютно. Трата невосполнимых патронов и горючего.

«Мы возьмем власть и будем диктовать свою волю…» Даже не помню, кто это был, такой умный. Все‑таки, кажется, не Адлерберг. Тот, хоть и псих, но не дурак.

Впрочем… даже стоящие часы, случается, показывают правильное время…

Связаться с Парвисом.