Он застонал почти вслух. Умом он понимал свое состояние: безумное напряжение внезапно спало – и, как у быстро вытащенного водолаза, начинается своеобразная кессонная болезнь… Вася, можешь не всплывать, корабль все равно тонет, – вспомнился анекдот. Адлерберга передернуло: он представил себя на месте этого Васи. Темная вода кругом, холод, черные волосы водорослей… Сейчас в шланг вместо воздуха хлынет вода…

Так оно и есть, вдруг понял он. Никуда не деться…

Глеб обещал помочь перевезти семьи. А Тиунов подтвердил, что они действительно были там, дома – и вернулись обратно, и это не так сложно, хотя и чудно. Но верить в это – не получалось почему‑то. Люди с такими серыми глазами и такими желваками за скулами легко могут врать. Врать – и при этом смотреть в глаза своими серыми глазами, и – будешь верить…

– Товарищ майор, разрешите обратиться!

– Обращайтесь.

Прапорщик с запоминающейся фамилией Черноморец замялся.

– Такое дело, товарищ майор… Тут гражданочка одна – не хочет выселяться. Как бы сказать…

– Быстро и коротко. Что значит не хочет? Кто ее спрашивает?

– Да, товарищ майор… и я за нее прошу. Позвольте остаться.

– Что? Что вы сказали, товарищ прапорщик?

– Такое дело… вроде как любовь у нас, значит… Ну и – не хочет теперь в отлучку. Может, можно оставить?

– Любовь, значит…

Адлерберг хотел что‑то сказать, но вдруг ослепительной лиловой вспышкой – звездой! – погасило прапорщика, а следом – и весь остальной свет. Уау! – взвизгнуло в ушах.

Тесаный камень тротуара метнулся в лицо, но рука сама взлетела и подсунула себя под удар, и ноги подогнулись – то ли прятаться, то ли прыгать…

Полчаса спустя связанный Громов стоял перед ним и смотрел прямо в глаза с нечеловеческой ненавистью. Голова Адлерберга гудела, как колокол. Бинты промокали, горячая струйка продолжала течь на шею.

Мы ничего не добились, понял вдруг Адлерберг. Ничего…

– Уведите, – сказал он. – Сдайте тем, на заставе…

– Пошли, – Черноморец тронул Громова за плечо. Тот брезгливо дернулся.

Навстречу им распахнулась дверь, и почти вбежали Глеб, наследник и его «дядька» – полковник Ветлицкий.

– Вот он, – сказал Глеб.

– Господин Адлерберг, – сказал наследник, – вы должны отпустить казака. Он не знал о заключенном соглашении…

– Я отпустил его, – сказал Адлерберг.

Глеб смотрел на казака, медленно узнавая в этом грязном, заросшем и осунувшемся человеке – того, другого…

– Громов? – еще неуверенно сказал он. – Иван?

Встречный взгляд.

– Глеб Борисович? Господин Невон? Какими судьбами?!

– Мир тесен… Развяжите ему руки, прапорщик.

Великая княгиня умерла во сне, не болея ни часа. Утром ее долго не решались разбудить… Комендант дворца встретился с премьер‑министром, и они долго о чем‑то совещались. Послали за князем Кугушевым. Известие о смерти правительницы решено было пока не обнародовать – в целях обеспечения безопасности наследника престола. Но уже вечером в гостиных столицы шептались о скорых потрясениях…

18

– И какое у тебя осталось впечатление от всего этого? – Парвис уселся поудобнее, приготовился слушать.

Турунтаев поднес большой палец к губам, втянул щеки: будто раскуривал воображаемую трубку.

– Не знаю! – распахнул ладонь. – Самому смешно: могу пересказать: вот это говорил я, а это говорил он.