Сел у костра и снова травы перебирает узловатыми пальцами.

— Свистел-то зачем?

— Придет время, узнаешь.

А над землей уже месяц повис и черное небо звездами высветилось. Пролился через бездну неба от горизонта к горизонту молочный и извилистый Чумацкий тракт.

Попович прислушался. Показалось ему, что на., степью шорох стоит, словно ветер сухую траву колышит. Нет, тишина… Почудилось, верно.

Огляделся Попович и сердце от страха сжалось, холодок по спине пробежал: прямо к костру со всей степи ползучие гады собираются. Подползет гад к костру, совьется кольцом и глядит на огонь немигающими глазами.

— Змеи, — шепотом сказал Попович. — Слышишь, Болош, змеи кругом.

Усмехнулся цыган в бороду, встал и говорит: — Крышку с котла снимай, парень.

А сам вокруг костра пошел, гадов собирать. Поднимет ядовитую тварь за голову, пошепчет что-то над ней и несет, словно сонную, да в котел с кипящей водой швырет.

Покидал гадов в котел и начал в кипящую воду пучки трав опускать. Каждый пучок поднесет к носу, понюхает, оглядит перед тем, как диковину редкую.

Поплыл над степью дурманный запах.

А Болош раскрыл суму и бросил в воду летучую мышь, птичьи тушки, сушеных лягушек и большую черную усатую голову сома.

Оглядел цыган молочно светящийся месяц и говорит своему батраку:

— Вари похлебку, пока месяц за деревья не зацепится нижним рогом. Да не вздумай попробовать — в страшных муках умрешь!

Сказал и к себе в шатер ушел.

Варит Попович цыганскую похлебку и размышляет.

Ой, крутит цыган! Чего ради похлебку змеиную варит? Неужто самому жить надоело? Яд он и есть яд. На всех одинаково действует. А коли ж так, то нет в цыганских словах ни капельки правды, притворство одно.

Варит Попович похлебку, а Болош в шатре храпит. Да так храпит, что звезды с небес осыпаются.

А летняя ночь коротка. Просвистели во тьме летучие мыши, возвращаясь на свой дневной ночлег. Прокричал где-то заунывно и хмуро невыспавшийся козодой, летящий домой из деревенских хлевов. И месяц низко спустился, почти уже касаясь нижним рогом темных деревьев. Лег Попович, руки за голову заложил, на звезды смотрит.

Не может быть, чтобы цыган котел споганил лишь для того, чтобы утром над батраком посмеяться. Цыгане народ практичный, золото на возах возят, а детей в тряпье одевают, милостыню просят да за жен дорого дают. И загадал Попович про себя: упадет сейчас звезда — пробовать ему цыганскую похлебку, не упадет — так и судьбу ни к чему испытывать. И только Попович загадал это, как большая звезда лучисто прокатилась по всему небу к чернеющему лесу.

А месяч как раз нижним рогом деревьев коснулся. Вот-вот Болош в шатре проснется.

Откинул Попович крышку, зачерпнул из котла жуткое варево, да едва не выплеснул назад от отвратности. Но не в силах русская душа от принятого однажды решения отказаться! Прости своего сына, мама! Спаси его Смерть! Припал Алеша губами к ковшу.

И ничего не случилось. Только по жилам огонь разлился.

Вытер Попович ковш насухо, прикрыл котел и пошел будить цыгана. Цыган из шатра вышел и первым делом на месяц уставился.

— Добро! — сказал Болош батраку. — В самый раз поднял!

Подошел к костру, заглянул в котел, принюхался, жутко двигая смолистой бородой.

— Подай-ка мне ковш, слуга мой разлюбезный!

Оглядел ковш внимательно, уставился на батрака злыми глазами.

— Признавайся, вражий сын, отведал похлебку?

— Была охота гадов глотать! — отозвался Попович. — Жри его сам, свое варево!

Засмеялся цыган, зачерпнул ковшом из котла, выцедил медленно варево, а котел опрокинул.