Но нельзя было допустить, чтобы они узнали это.

И нельзя, чтобы этот дурачок смотрел на него такими глазами и думал, что он боится пройти по скале, что в сарае он, трясясь от страха, все рассказал.

Он думает, Илька трус?

Смотри же!

Илька махнул рукой, оторвался от выступавшего из горы камня и быстрыми маленькими шажками пошел, побежал по отвесной, уходящей в воду стене, пошел туда, где сидели эти храбрецы, уверенные, что они — соль земли, самые смелые, самые умные…

Он шел вперед. И не падал.

Страха не было. А может, он был, и такой сильный, такой ледяной, такой мертвящий, что Илька не чувствовал тела и, ничего не понимая, бежал по этой скале.

— Ур-р-р-р-а! — загремело вокруг Одика, и он весь как-то ослабел, поник и сел на камень.

Илька скрылся за полукруглым поворотом стены. И как только он выпал из поля зрения Одика, там, на невидимом отсюда мысу, тоже прогремело ура.

— Пятый, пятый там! — закричал Вася и нервно, в припадке странного веселья, стал тормошить Одика. — Ты чего ж, не рад? Пятый уже там! И может, когда-нибудь все мы проберемся худа!

— Отстань от меня, — устало сказал Одик, встал и, потупясь, обходя ребят, пошел по тропке, потом по гальке — у самого моря. Потом сорвался с места и побежал.

Он бежал изо всех сил, бежал к Федору Михайловичу…

Одик постучал.

— Заходите! — Одик толкнул дверь.

Учитель сидел у открытого окна и рассматривал большой альбом со старыми, красноватыми, полуоблезшими фресками. Одик перевел дыхание, поздоровался и вытер лоб.

— Одиссей? — немножко удивился учитель. — Ну как там наша ребятня?

— Федор Михайлович, — каким-то чужим, деревянным голосом спросил Одик, — скажите, пожалуйста… Предатель… может быть мужественным?

Федор Михайлович оторвал от фресок голову.

— Странный вопрос, — сказал он, — это исключено… Как у тебя даже мог возникнуть такой вопрос?

Одик ничего не ответил.

— Это совершенно невозможно… Понимаю, все не так просто… Случается и такое, что даже трус оказывается храбрым или смелым на минуту-другую или даже на больший срок… Но мужественным… Нет, этого не может быть… Мужество и предательство? Никогда! Эти понятия несовместимы. Ведь мужество — это одна сторона благородства, а вторая его сторона — бескорыстие, а третья — справедливость… Ты никогда не думал об этом?

Одик отрицательно покачал головой.

— Мужество… Это ведь что? Когда человеку очень трудно, и его жизни, его убеждениям — конечно, хорошим убеждениям — грозит опасность, и нет уже, казалось бы, сил, — он не сдается. Он выше опасений и страхов за собственную шкуру, потому что знает: он не столько для себя, сколько для других… Понимаешь?

— Понимаю. — Одик огляделся: крохотный кабинет со стулом, столиком и койкой, весь прямо-таки задавленный книгами. — Значит, он предатель, — сказал Одик всхлипнув.

— Значит, да, — проговорил учитель.

И не спросил кто. И не потому, что не хотел узнать, кого имеет в виду Одик, а потому что знал: не всегда можно задавать вопросы, бывает и тогда нельзя, когда это очень хочется.