*

Когда за отцом захлопнулась дверь, мы не сразу пришли в себя. Приросли к своим местам, точно статуи. Можно было услышать, как муха пролетит. Мне казалось, будто мимо на бешеной скорости промчался поезд, и я его даже не увидел, а он растрепал мне волосы и просвистел в ушах, отчего уши теперь горели и были невероятного цвета. Когда отец уходил, он всегда оставлял после себя пустоту. Я думаю, наверное, так бывает, когда взрывается телевизор.

Короче, мы с матерью не успели даже шелохнуться, когда на пороге снова появился отец. Он был белее мела.

– Черт, я не могу вести машину, – прорычал он сквозь зубы. – Самым натуральным образом не могу вести!

Он водрузил сумку посреди стола и рухнул на стул. Потом обратил к нам перекошенную физиономию:

– Я не вижу другого выхода. Что будем делать? Придется вам отвезти меня в аэропорт.

Отец с матерью посмотрели друг на друга.

Мать слезла со стола и сказала:

– Само собой. – Тон ее был неподражаем. Так и сказала: – Само собой. – И добавила: – Только сумку не забудь. – И, не дожидаясь, вышла на улицу. А я подумал: интересно, он спит с этой сумкой?

В общем, мать села за руль. Для нее машина была великовата, да еще звездное небо раскинулось прямо над головой. Она казалась мне такой маленькой на водительском сиденье, и к тому же явно чувствовала себя неуверенно со всеми этими кнопками и усилителем руля – будто ехала по разлитому маслу.

Мать сказала, что фары, кажется, слабоваты для такой машины. Отец сидел рядом, морщился и кривился: скорей всего, из‑за ноги. Как‑то раз он выпрыгнул в окно и угодил на кучу камней – сломал запястье, но был собой доволен и благословлял свою счастливую звезду. А мать тогда забилась в угол, насупилась и твердила, что добром это не кончится.

В моем распоряжении было все заднее сиденье, но я примостился посередке, на неудобном валике, и ломал голову, что бы такого сказать, дабы разрядить атмосферу и напомнить, что я тоже есть. Кругом виднелся только ночной пейзаж, тонущие в темноте здания и унылое движение по кольцевой дороге, так что вдохновения искать было особо не в чем.

Помолчав немного, отец сказал:

– Ваше присутствие как‑то успокаивает. Незабываемое путешествие.

Мы припарковались на подземной стоянке. Взяв сумку под мышку, отец поплелся к лифту. Он хотел, чтобы мы пошли с ним, чтобы мы были похожи на семью: этакие три засранца, отправляющиеся на недельку в Тунис. Так он сказал и предложил чего‑нибудь выпить.

Мать ответила:

– Я не хочу, – но мы все же уселись в кафетерии, в глубине, за столиком, который смотрел на взлетную полосу. Отец повернулся спиной к окну и отодвинулся вместе со стулом в тень синтетического кустарника с искусственными цветами.

– Уж прямо незабываемое, – проворчала мать сквозь зубы.

Отец хмыкнул:

– Умоляю, не доставай меня.

Холл аэропорта был еще оживлен. Полусонная девица принесла мне «Банана‑сплит». Чтобы отвязаться, мать заказала какую‑то горькую ядовито‑красную дрянь, а отец – виски. Она смотрела на меня, он – на нее. Потом он снова принялся смотреть по сторонам. Сумку по‑прежнему держал на коленях. За соседним столиком какая‑то женщина тихо плакала, а мужчина, сидевший напротив, гладил ей руку.

Мать поднялась, чтобы сходить за сигаретами. Отец сказал мне:

– Теперь мы можем немного побыть вдвоем. Только ты и я. – Но больше ничего не добавил. И отвел взгляд.

Пока я доедал мороженое, женщина за столиком плакала горючими слезами, уткнувшись в платок.

Мать вернулась. Спокойствие давалось ей с трудом. Она нервно курила. Она была такой с самого момента, как мы выехали. И лицо бледнее обычного. Бледнее, чем в предыдущие разы.