– И потом, этот случай с главным инспектором Гарелло…

   – Нет, комиссар, прошу прощения…

   Начальник отдела поднял руку, и Гарелло пожал плечами.

   – Мы же договорились не упоминать об этом… – пробормотал он.

   – Ну уж нет, потому что и это тоже странно. Вот смотрите, именно вы прибываете на место происшествия, когда инспектору пришлось отбиваться от двоих албанцев, причем они не просто воры, они сбывают наркотики, и на кого они работают? Ясно, на Яри.

   – Но у нас был вызов, – прошептала Лара, – из оперативного центра…

   – И вы поехали туда, тут сказать нечего, таков был приказ. Но потом что ты делаешь? Ты меняешь показания и обвиняешь инспектора. Почему? Знаешь, как это называется, Лара? Это называется вводить в заблуждение. Разумеется, мы здесь обсуждаем только гипотезу. Если только у тебя не появилось что сказать. Ты ничего не хочешь сказать, Лара?

   Она почувствовала, как слезы побежали по щекам еще раньше, чем она подняла взгляд. Даже носом не шмыгнула. Просто плакала с сухими глазами, только две слезы выкатились, и еще вздохнула, будто всхлипнула, как ребенок.

   Начальник отдела еще немного подождал:

   – Хорошо. То есть плохо. Послушай меня. Я похлопочу, чтобы тебя перевели в другой город, в офис, потому что здесь нам не нужен еще один мертвый полицейский. Тебе сразу придет извещение о расследовании, которое я открываю по твоему делу и по делу убитого бедняги. И все-таки подумай. Только мы можем тебя прикрыть. Помни об этом. У тебя никого нет, кроме нас.

   Лара подняла глаза и встретилась взглядом с Гарелло. Он улыбался одними глазами.

   Она думала: меня подставили.

   Я ведь не такая, как в кино, я боюсь, я ничего не поняла, и мне страшно. Я умею разговаривать с мужьями, которые бьют жен, с мальчишками, пропадающими на дискотеках, я могу распознать наркомана в передозировке, угнанный автомобиль, я никогда не затопчу места преступления, не оставлю даже следа от туфель. Я все нахожу, могу найти кокаин в машине, нож в кармане, я знаю все диски «U2», все книги Барикко, я быстро просекаю, когда мне морочат голову, но я не из тех, кто с лету все понимает. Я подам рапорт. Но кому подавать, если я сама в подозреваемых?

   Она думала: я ничего так и не поняла.

   Думала: что же теперь делать?

   Она залезла под душ. Потом подождала, пока вернется Марко после работы в библиотеке, и все ему рассказала.

   И по мере того как рассказывала, слезы высыхали, и она заметила, что, даже если она и не такая, как в кино, она тоже начинает кое-что понимать.

   – Ты что, спятила, Ларик?

   «Ага», – подумала Лара, но вслух не сказала. Она держала Гарелло под прицелом пистолета, одна рука снизу, другая сверху, как учили в академии.

   – Брось пушку. И сними палец с курка, она может выстрелить, когда ты того не захочешь.

   А я захочу. Но она знала, что не выстрелит. Она еще никогда ни в кого не стреляла.

   – Ты в кого-нибудь стреляла, Ларик? – прошептал Гарелло. – Ничего хорошего в этом нет, даже если у тебя куча причин выстрелить, можешь мне поверить.

   – Пошли наверх. Повернись. И не вздумай шутить.

   – Не вздумай шутить, Ларетта. Ты что, думаешь, это кино?

   Всю дорогу наверх в лифте и потом, когда он открывал дверь, она думала, что, с его силой, он запросто мог наброситься на нее и вырвать из руки пистолет, но почему-то этого не сделал.