– Еще как могу. Но мне всегда было ужасно жаль умственно отсталых. Мне кажется, вы, ребята, заслуживаете такого же шанса на нормальную жизнь, как и все остальные.

– Это так мило, – я захлопала ресницами, как черлидерша на метамфетамине.

Она пожала плечами:

– Стараюсь оказывать положительное влияние на тех, кому повезло меньше.

И тут меня осенило:

– Дерьмо.

– Что?

– До меня только что дошло.

– Опять забыла надеть трусы?

Я решительно уставилась на Куки.

– Если добрый доктор виновен, то почти наверняка попытается меня пришить. Причем скоро. Может быть, тебе захочется принять какие-нибудь меры предосторожности.

– Поняла. С чего начнем?

– С кевларовых бронежилетов, наверное. Ну или хотя бы с перцовых баллончиков.

– Буду иметь в виду. – Куки посмотрела мимо меня в сторону моего кабинета. – Привет, мистер Дэвидсон.

Я повернулась и увидела папу. Он зашел через внутреннюю лестницу. И это ничего, если учесть, что все здание принадлежит ему. Высокая худая фигура, казалось, немного ссутулилась. Светлые волосы выглядели лишь слегка причесанными, веки под воспаленными глазами приобрели фиолетовый оттенок. Совсем не симпатичный, а такой, какой бывает у людей в депрессии.

На подобные семейные недомолвки трудно смотреть сквозь пальцы. И все-таки я была готова оставить прошлое в прошлом, однако чувство вины, которым веяло от папы, словно оно уже было запатентованным одеколоном, постоянно напоминало о случившемся и будто не давало ему сблизиться со мной, как раньше. Казалось, он сам себя не мог простить. И его чувство вины имело свои последствия, как и любое другое чувство вины.

Поэтому я не могла точно сказать, была ли сильная эмоция, которую сейчас излучал папа, побочным продуктом тех событий, или это было что-то совершенно новое и улучшенное – без консервантов, наполнителей и искусственных красителей. Он заметно хмурился. Может, у него изжога. Хотя скорее всего он слышал разговор о перцовых баллончиках.

– Привет, пап. – Я подпрыгнула и поцеловала ворчливого медведя, которым он прикидывался, в колючую щеку.

– Мы можем поговорить, милая?

– Конечно. Я скоро буду, – сказала я Куки.

Папа кивнул ей и закрыл дверь между нашими кабинетами. Хотя это вряд ли чем-то поможет. Рядом с этой дверью и картон покажется несокрушимым.

Внезапно я занервничала:

– Это по поводу кофе?

– Какого кофе?

– А-а, – блин, – хочешь чашечку?

– Нет, а себе налей, если хочешь.

Быстренько приготовив себе чашку контрабандного кофе, я уселась за стол, а папа сел напротив меня.

– Как дела? – спросила я.

Несколько секунд папа смотрел на меня, но не в глаза, а потом и вовсе отвел взгляд. Плохой знак.

Тяжело вздохнув, он выдал то, что было у него на уме. Слова прозвучали во всей своей психбольной красе:

– Я хочу, чтобы ты закрыла агентство.

Услышать это было так же приятно, как узнать, что у тебя хламидиоз, но надо отдать папе должное за то, что сразу перешел к делу. Как детектив, вышедший на пенсию с безупречной репутацией, он мог до посинения ходить вокруг да около, и в моем генофонде вряд ли найдется кто-то еще с такой уникальной способностью, так что такие перемены мне, в общем-то, были по душе.

Но бросить свое дело? То самое дело, которое я выстроила с нуля собственными руками, пусть и с помощью пары шедевров от Луи Виттона? То самое дело, ради которого я жертвовала кровью, потом и слезами? Ну, пусть не потом и слезами, но кровью точно.