Мария Борисовна учила детей танцевать. В отличие от рисования или, скажем, вышивки, для занятий по танцам многого не требовалось — лишь немного пространства и полчаса свободного времени, вот и все.

Комендант Стасов первое время ворчал на женщин — какой еще, мол, театр в метро после конца света.

Но дни текли уныло, монотонно. Ничего, кроме представлений, которые устраивали ученики Инны Степановой и Марии Русских, не разнообразило эту сонную, тяжелую, безрадостную жизнь. В итоге критика смолкла, на выступления с каждым разом приходило все больше людей. Со временем стали появляться даже гости с Ладожской и Новочеркасской. Стасов сменил гнев на милость и даже освободил «массовиков-затейников» от прочих обязанностей.

«Танцы для взрослых» на занятиях у Марии Борисовны, разумеется, не изучались. Но так вышло, что среди груды книг и брошюр, которые принесли с поверхности сталкеры, Лене, которой тогда едва исполнилось пятнадцать лет, попалась на глаза книга «Техника соблазнительного танца». Ее принесли с поверхности друзья Святослава, видимо, польстившись на обложку, где была изображена прекрасная обнаженная девушка. Но так как внутри эротических картинок оказалось мало, в основном упражнения на растяжку и прочая скучная теория, сталкеры книгу отложили в сторону.

«Бред какой-то. Чтобы так крутиться, нужны ноги из резины», — подумала Рысева, изучив первые пару страниц. Но чем-то ее зацепил этот диковинный танец, вызывавший восторг у мужчин в прежние времена. Девочка стала листать дальше. И чем больше она узнавала, тем яснее понимала: перед ней открылось настоящее искусство.

— И ты... Ты умеешь танцевать... Стриптиз?! — голос Владимира Михайловича вырвал девушку из пучины воспоминаний, закруживших ее в бешеном водовороте.

— Скоро увидите, — Лена подмигнула Фролову, встала и скрылась за дверью душевой комнаты, которую указал ей хозяин квартиры.

Там оказалась маленькая душевая кабинка. Ничего лишнего: слегка покатый кафельный пол с решеткой слива; смеситель со шлангом, укрепленный на высоте полутора метров; небольшое зеркало; мыло и расческа на полочке; мохнатая желтая мочалка на гвоздике.

Лена вспомнила рассказы Ивана Степановича и Эда про жизнь в Большом метро. Из них следовало, что на большинстве станций люди не могли мечтать о такой роскоши, там кабинка имелась в лучшем случае одна на всех. Да что там душ — на обычных жилых станциях случались перебои даже с питьевой водой. Если бы Лену попросили описать Чернышевскую кратко, она бы сказала: «Грязь и вонь». На этом фоне Проспект Большевиков казался образцом чистоты, а квартира Фролова — царскими хоромами.

«Вот почему так? Почему одним все, а другим ничего?» — подумала девушка со вздохом. Но тут же одернула себя. С точки зрения жителей той же Чернышевской условия жизни оккервильцев мало отличались от роскоши, в которой купался барыга Фролов.

Лена быстро разделась. Удостоверилась, что дверь закрыта. Она боялась, как бы ее новоиспеченный «муж» не надумал начать исполнять «супружеский долг» прямо тут. Немного успокоившись, Лена открыла кран и подставила тело, утомленное марш-броском по поверхности и прогулкой по туннелю, под струю теплой воды.

Минут пять Лена стояла под душем, запрокинув голову и закрыв глаза, забыв даже о мочалке и мыле, позволяя воде свободно струиться по груди, животу, ногам.