Размеры этого муравья, надо сказать, были вполне соизмеримы с человеческими, а посему нет ничего удивительного в том, что амбиции подтолкнули его к вступлению в университетскую футбольную команду.

Это оказалось не так уж сложно, ибо весь предыдущий год команду лихорадило и она пребывала в полуразобранном состоянии. И дабы положить этому конец, из Миннесоты был призван Фриц Крайслер,[1] взявший бразды правления в свои руки.

Мистер Крайслер согласился занять тренерский пост при условии, что ему предоставят полную свободу действий при формировании новой, лучшей команды, — и первый же вопрос, естественным образом всплывший в этой связи, касался муравья.

К тому времени муравей играл в линии нападения второго состава команды, каковой факт сам по себе — вне зависимости от спортивных и личностных качеств муравья — казался возмутительным многим старым выпускникам Принстона, еще помнившим времена, когда в их команде выступали такие легенды, как Хиллебранд, Биффи Ли, Большой Билл Эдвардс и братья По.[2]

Однако Крайслер был тверд и принципиален.

— В наших миннесотских командах, — заявил он, — мы никого не дискриминируем по расовому признаку — кроме скандинавов, разумеется.[3]

Прошли весенние тренировки команды, а когда осенью начались предсезонные сборы, старые выпускники смирились с ситуацией. Между тем муравья перевели в основной состав, где он стал важным винтиком в механизме игры ввиду своей универсальности, одинаково хорошо действуя как в защите, так и в нападении.

Уже в самом начале сезона специалисты увидели в нем претендента на звание лучшего игрока чемпионата. Он был крупный, сильный и жесткий, а его поразительный стиль прорыва «низом» через линию защиты и ставящая противника в тупик способность нести мяч в любой из восьми лап,[4] казалось, открывали новую эру в американском футболе. Постепенно вокруг него стали строиться все атакующие действия команды.

Тот сезон запомнился всем выпускникам Принстона: соперники из Корнелла, Пенсильвании, Дартмута, Колумбии и Йеля, не говоря уже про заведомых «мальчиков для битья» — выступавшего вторым составом Лоренсвиля и Нью-Джерсийской исправительной школы для наркоманов,[5] — один за другим пали под натиском «Тигров»[6] или, говоря уж по справедливости, муравья, так как именно ему все спортивные обозреватели приписывали главную заслугу в этих победах. Когда в ходе матча с Йелем ему оторвали голову, это повергло в ужасное смятение весь принстонский кампус, но голову удалось прикрепить на место, и болельщики вздохнули с облегчением.

Оставалось единственное препятствие на пути к блистательному завершению сезона и финальной игре на «Роуз-Боул».[7] Последний матч восточного чемпионата предстояло сыграть с Гарвардом; и тут капитан гарвардской команды Кабот Сэлтонвиль вдруг публично заявил, что скорее предпочтет вообще отказаться от игры, нежели выходить на поле против муравья.

— Не думаю, что здесь нужны какие-то дополнительные пояснения, — сказал он падким на сенсации репортерам, — но даю вам слово старого гротонца:[8] это заявление ни в коей мере не вызвано страхом.

По сему поводу жаркие словесные баталии развернулись в прессе и в обоих кампусах.