— Все это может оказаться важнее, чем я думал. Конечно, этот тип — сумасшедший. И если он вбил себе в голову воображаемую вражду к… Говорите, он иностранец? Я могу запросить министерство внутренних дел, и о нем наведут справки. А если он попытается досаждать вашему другу…

— Он уже пытался это сделать? — спросил доктор Фелл.

Рэмпоул пожал плечами:

— Начиная со среды профессор Гримо получает с каждой почтой по письму. Он рвет их, не говоря ни слова, но кто-то рассказал его дочери о происшествии в пабе, и она стала беспокоиться. И наконец, в довершение всего вчера сам Гримо начал вести себя странно.

— Как именно? — Маленькие глазки доктора Фелла не отрывались от лица Рэмпоула.

— Вчера он позвонил Мэнгену и сказал: «Я хочу, чтобы вы были у меня дома в субботу вечером. Кое-кто угрожает нанести мне визит». Естественно, Мэнген посоветовал обратиться в полицию, но Гримо не пожелал и слышать об этом. «Но, сэр, — возразил Мэнген, — этот тип безумен и может быть опасен. Неужели вы не собираетесь принять какие-то меры предосторожности?» — «Конечно, собираюсь, — ответил профессор. — Я собираюсь купить картину».

— Что-что? — Хэдли выпрямился в кресле.

— Картину, чтобы повесить ее на стену. Я не шучу. Вроде бы Гримо уже купил ее. Это какой-то мрачный пейзаж с деревьями и надгробиями, причем полотно такого размера, что наверх его поднимали два грузчика. Правда, я описываю картину с чужих слов — сам ее не видел. Она принадлежит кисти художника по фамилии Бернеби, который также является членом клуба и криминалистом-любителем… Как бы то ни было, такова идея Гримо о самозащите.

Рэмпоул подчеркнул последние слова специально для Хэдли, который вновь разглядывал его с подозрением. Потом оба посмотрели на доктора Фелла. Доктор дышал с присвистом, опустив на грудь двойной подбородок и стиснув рукоятку трости. Он молча кивал, глядя на огонь и тряся взъерошенной шевелюрой. Когда он заговорил, комната словно стала менее уютной.

— У вас есть адрес профессора Гримо, мой мальчик? — спросил он бесстрастным голосом. — Отлично. Прогрейте мотор вашего автомобиля, Хэдли.

— Но послушайте…

— Когда вроде бы сумасшедший угрожает нормальному человеку, — продолжал доктор Фелл, снова кивнув, — вы можете беспокоиться, а можете и нет. Но когда нормальный человек начинает вести себя как сумасшедший, я не могу не волноваться. Возможно, это ничего не значит. Но мне это не нравится. — Он с трудом поднялся. — Пошли, Хэдли. Мы взглянем на дом, хотя бы проезжая мимо.

Узкие улочки Адельфи продувал ледяной ветер, но снегопад прекратился. Снег лежал фантастическим белым покрывалом на склоне и в садах на набережной Виктории внизу. На ярко освещенном, но пустынном во время театральных спектаклей Странде он превратился в грязные колеи. Часы показывали пять минут одиннадцатого, когда они свернули на Олдвич. Хэдли сидел за рулем, подняв воротник. Когда доктор Фелл потребовал прибавить скорость, суперинтендент посмотрел сначала на сидящего рядом Рэмпоула, а потом на доктора, занявшего своей тушей все заднее сиденье.

— Все это чепуха и к тому же не наше дело, — проворчал он. — Кроме того, если посетитель и был, то, вероятно, уже ушел.

— Знаю, — отозвался доктор Фелл. — Этого я и боюсь.

Машина свернула на Саутгемптон-роу. Хэдли постоянно сигналил, словно облегчая душу, но скорость все же прибавил. Улица напоминала пустынный каньон, выходящий на еще более пустынную Расселл-сквер. На западной ее стороне тянулись следы ног и даже колес. Если вы знаете телефонную будку на северном краю площади, сразу за Кеппел-стрит, то можете представить себе дом напротив, даже если не обращали на него внимания.