Дорога поднималась в гору, лес стал пореже, появились поляны, поросшие цветами, залитые солнцем; серые, заросшие мхом валуны вздымались меж деревьев; там и тут открывался вид на уходившие в синюю даль взгорья. Множество ручьев посверкивало и журчало, спеша вниз, в долины; там, где они срывались с уступов, сияли крохотные радуги. Зимородки носились там, как маленькие голубые молнии, высоко в небе кружили ястребы и орлы, табунок диких гусей с криком сорвался из камышей, на озере промелькнул заяц, пробежал олень, прошагала парочка медведей. Белые облака отбрасывали тени на красочные холмистые края, прохладный ветер дул Хольгеру в лицо. Путешествие ему определенно нравилось. Даже доспехи, сначала тяготившие, теперь стали словно бы второй кожей. Неизвестно почему в этих местах таилось что‑то близкое, знакомое, словно некогда он уже бывал тут, и часто.

Что скажет на это его память? Быть может, вспомнились Альпы, здешние края показались похожим на скалы Норвегии, горные луга у подножия вершины Райнер? Нет, эти места ему знакомы, и все тут. Но вспомнить, почему и откуда знакомы, он не мог и потому решил, что имеет дело со знаменитой «ложной памятью».

Но если, однако, переход в этот мир научил его незнакомому языку, дело могло этим не ограничиться. На миг охватила шальная догадка: что, если сознание оказалось перенесенным в чужое тело? Он глянул на свои широкие, жилистые ладони, поднял руку, чтобы дотронуться до вмятинки на переносице – памяти о том великом дне, когда с его помощью удалось победить команду Политехнического со счетом 36:24. Нет, никакого сомнения – это его собственное тело. Его собственное лицо, нуждавшееся в бритье.

Солнце уже стояло низко, когда они пересекли последний луг и остановились у деревьев над берегом озера. Поверхность его, казалось, пылала, отражая лучи заката. Из камышовых зарослей взвилась стайка диких уток.

– Подождем тут, – сказал Гуги. Плюнул на землю и растер ногой. Скривился: – Уф! Бедная моя старая задница!

Хольгер тоже спешился, ощущая во всем теле последствия долгой езды. Не было смысла спутывать верного, как собака, Папиллона; Хольгер только закинул поводья ему на шею, и конь с удовольствием принялся щипать траву.

– Она скоро явится, сдается мне, – проворчал Гуги. – У нее тут гнездо поблизости. А пока ждем, промочить горло не мешает…

Хольгер достал из вьюка фляжку с пивом и заметил:

– Ты ведь мне еще не рассказал, кто она такая.

– Алианора, дева‑лебедь, – пиво заклокотало в глотке гнома. – Летает там и сям, даже до Серединного Мира добирается, ей все новости рассказывают, и громко рассказывают, и на ухо. О‑о‑ох! Может, Мамаша Герда и ведьма, но пиво варит – ух!

Заржал Папиллон. Хольгер обернулся и увидел, как скользит к озеру длинный, пятнисто‑золотистый силуэт. Леопард! Не успев ничего сообразить, Хольгер уже держал в руке меч и готов был к бою.

– Не надо! – Гуги подпрыгивал, пытаясь схватить его за руку, но достать не смог и ухватил за ногу. – Он мирный! Он тебе ничего не сделает, если его госпожу н обидишь!

Леопард уселся и уставился на них холодными янтарными глазами. Хольгер вложил меч в ножны. Спина его покрылась потом. Едва эти дикие края стали ему казаться знакомыми – и на тебе!

Крылья захлопали у них над головой.

– Вот она! – крикнул Гуги, запрыгал, замахал руками. – Гей, гей, мы тут! В нескольких футах от них опустилась на землю лебедица, Хольгер в жизни не видел таких огромных. Лучи закатного солнца вспыхивали золотом на ее крыльях. Хольгер неуверенно шагнул вперед, прикидывая, каким образом следует представиться лебедице.