– Но они хорошо платят вам, американцам?

– Семь франков в день.

– Это роскошно!

– И круглые сутки тебя муштруют.

– Но у вас нет никаких расходов… это чистая прибыль… Вы, мужчины, очень странные. Старик тоже такой. Нам здесь хорошо вдвоем, не правда ли, Жан?

Эндрюс не ответил. Он думал о том, что сказала бы Женевьева Род, если бы узнала, что он дезертир.

– Я ненавижу ее… Она такая грязная, холодная и жалкая зимой, – продолжала Розалина. – Я была бы рада увидеть их на дне реки, все эти баржи… А парижские женщины… Вы хорошо проводили с ними время?

– Я знал только одну. Я очень мало знаю женщин.

– И все же любовь прекрасная вещь, не правда ли?

Они сидели на носу баржи на перилах. Розалина села с ним рядом так, что нога ее вплотную касалась ноги Эндрюса.

Образ Женевьевы Род все более и более оживал в его воображении. Он вспоминал все сказанные ею слова, интонации ее голоса, неумелую манеру разливать чай, ее светло-карие глаза, широко открытые на мир, как у женщины на расписанной мумии из могилы в Фаюме.

– Мать сидит тут у одной старухи. Они большие друзья. Она вернется домой не раньше, как через два часа, – сказала Розалина.

– Она принесет мне костюм, да?

– Но вы хороши и в этом.

– Ведь это платье вашего отца.

– Так что же?

– Я скоро должен вернуться в Париж. Мне нужно там кое-кого повидать.

– Женщину?

Эндрюс кивнул головой.

– Она не так уж плоха, эта жизнь на барже. Я только одинока здесь, потому что мне надоели старики. Поэтому я говорю о ней с таким отвращением. Мы могли бы славно проводить время вдвоем, если бы вы остались у нас на некоторое время.

Розалина склонила голову ему на плечо и неловко положила свою руку на его ладонь.

– Какие холодные эти американцы, – пробормотала она, лениво усмехаясь.

Эндрюс чувствовал, как ее волосы щекочут его щеку.

– Нет, по чести, на барже живется недурно. Единственное, что на реке нет никого, кроме стариков. Это не жизнь – быть все время со стариками… Я хочу пользоваться молодостью.

Она прижалась лицом к его щеке. Он мог чувствовать на своем лице ее горячее дыхание.

– В конце концов, так приятно дремать летом на палубе, такой теплой от солнца, и видеть, как деревья, поля и маленькие домики плывут мимо по обеим сторонам реки… Если бы только не было так много стариков… Все молодые люди ушли в города. Я ненавижу стариков – они такие грязные и неповоротливые. Мы не должны губить свою молодость, не правда ли?

Эндрюс встал.

– В чем дело? – резко воскликнула она.

– Розалина, – проговорил Эндрюс тихим, мягким тоном, – я могу думать только о том, чтобы уехать в Париж.

– О, парижская женщина, – пренебрежительно промолвила Розалина. – Но сейчас в чем же дело? Ее ведь нет здесь сейчас.

– Я не знаю… Может быть, я никогда не увижу ее снова, – проговорил Эндрюс.

– Вы глупы. Вы должны наслаждаться в этой жизни, когда представляется случай. К тому же вы дезертир. Они во всякую минуту могут поймать вас и расстрелять.

– О, я знаю это, вы правы. Вы правы. Но я не из таких людей. Вот и все.

– Она, должно быть, очень любит вас, ваша маленькая парижанка?

– Я никогда не прикасался к ней.

Розалина откинула голову назад и расхохоталась.

– Но ведь вы не больны! Нет? – воскликнула она.

– Может быть, я очень живо все вспоминаю – вот и все… Во всяком случае, я дурак, Розалина, потому что вы – хорошенькая девушка.