– Пане возный, – отнесся князь-президент к судебному приставу, – введите свидетелей.

Свидетелями оказались двое православных пастырей: епископ Паисий и отец Никандр; и три диевские парубка, схватившие Юшку на пожаре.

Преосвященный был внесен на носилках; голова его была перевязана; в лице его не было ни кровинки, но взор был спокоен и светел; каким-то святым смирением веяло от его страдальчески изможденного лица.

Совершенную противоположность ему представлял отец Никандр. Всю ночь, должно быть, проволновавшись и не сомкнув глаз, он был в сильном нервном возбуждении и с каким-то диким ожесточением, почти с озлоблением водил кругом воспаленным взором.

Парубки переминались с ноги на ногу и поглядывали на судей исподлобья, с запуганными лицами.

– Свидетелям предстояло бы теперь juramentum (присяга), – заговорил князь Константин, – трем смердам – juramentum corporale (присяга телесная, то есть с коленопреклонением), двум священнослужителям – juramentum pectorale (с приложением руки к груди); но все они – православного закона; а священников этого закона, неприкосновенных к делу, в крае нет. Поэтому обойдемся без присяги. Но предваряю вас, свидетели, что вы должны показывать все по чистой совести.

– Слышите ли, дети мои: по чистой совести! – с одушевлением подхватил отец Никандр, выступая вперед к трем диевским свидетелям. – «А ще кто отвержется Мене пред человеки, – глаголет сам Господь наш Иисус Христос, – отвержуся и Аз его пред Отцом моим небесным». А дабы вы тверже памятовали сии слова Спасителя, целуйте на том святой крест Его.

Он обернулся к епископу Паисию, который стал снимать висевший на груди у него тяжелый золотой крест. Но князь-президент повелительным мановением руки остановил обоих и наотрез объявил, что ввиду подсудности самого епископа, принадлежащий ему крест не может уже иметь на суде законной силы; буде же свидетели желают быть допущены к крестному целованию, то могут приложиться к «пекторалю» (католический наперсный крест) ксендза-капеллана. Этому, однако, воспротивились в свою очередь как отец Никандр, так и младший Вишневецкий.

Председатель приступил к допросу. Вызвав вперед трех парубков, он предложил им по очереди рассказать все, что им знамо и ведомо о поджоге.

– Ничего как есть не знаем, ваша княжеская милость, ничего не ведаем! – единодушно загалдели все трое, земно кланяясь своему светлейшему господину.

– Так зачем же вы схватили на пожаре Юрия Петровского?

– Виноваты, князь-государь, помилуй нас!

– Аль пьяны были?

– Пьяны, батьку, пьянехоньки!

– До беспамятства?

– До беспамятства, батьку! Сами не ведаем, что творили. Не вели казнить, вели миловать!

– А много ль вам, христопродавцы окаянные, за лжесвидетельства ваше посулили, или чем вам пригрозили? – неожиданно подал вдруг голос князь Адам.

Старший Вишневецкий вспыхнул и сделал забывшемуся брату строгое внушение; затем отдал приказание отвести трех пьяниц на конюшню и «отсыпать им по полусотне».