Я посмотрел на часы, он заметил это.

— Ты слишком резок в отношениях с людьми, брат! — Досифей улыбнулся. — Но эта резкость не нравится мне лишь отчасти. Я тоже не люблю полутонов. Черное должно быть черным, а белое — белым! Мне по душе определенность. Но ты готов охаивать все, что тебе не по вкусу, а это, я тебе скажу откровенно, — не очень хорошая черта. Я тоже не склонен церемониться, если что не так, но я воздерживаюсь от плевков. В крайнем случае пускаю в ход вот это! — он с улыбкой показал свой кулачище.

Я засмеялся. Голос совести, которая было проснулась во мне, когда я узнал о предложении Якима, утих так же быстро, как и возник. Слова Досифея развеселили меня.

— В сущности, у нас с тобой много общего, — ну прямо никакой разницы! — сказал я и протянул ему руку.

— Кто его знает! — сказал великий человек, покачав головой и с готовностью ответил на мое рукопожатие. Потом он подозвал Лизу, чтобы расплатиться. — Ну, я пойду, пожалуй. Хочу поработать в анатомичке. Ты уж извини!

Я на секунду представил свою пустую квартиру, заброшенную мастерскую отца, карточку Снежаны, и мне стало страшно возвращаться домой. Я вздрогнул и хватаясь за соломинку как утопающий, спросил:

— А мне можно пойти с тобой?

— Что тебе делать среди трупов? — удивился Досифей.

— Меня интересует человеческий разум, — сказал я. — Электронный мозг моего говорящего робота должен быть похожим на мозг гомо сапиенс!

Стоило Досифею услышать о говорящем роботе, он тут же нахмурил брови, но, как человек широкой души, примирительно махнул рукой. Пропустив его вперед, я небрежно шепнул Лизе, что завтра после десяти вечера буду дома один.

Так кончился этот вечер в старомодной «Сирене».

Я вернулся домой на рассвете после кошмарной, но полезной ночи, досыта наглядевшись на вскрытые черепа, на препарированные мозги. Я жадно слушал объяснения специалистов. Удастся ли мне с помощью интегральных схем и транзисторных связей хотя бы приблизительно уподобить электронный мозг модели, созданной природой? Как заставить электрон выполнять таинственные жизненные функции? Причем выполнять их так, чтобы в интегральных схемах не возникали мысленные представления о переживаниях и чувствах. Я не хотел, чтобы моему роботу были известны эмоции!

К восьми часам — я как раз заснул — раздался телефонный звонок. Звонил главный бухгалтер института. Любезным и в меру строгим тоном, каким разговаривают все главные бухгалтеры, он попросил и в тоже время приказал немедленно явиться в бухгалтерию с «соответствующими» документами по поводу моей парижской командировки. Нужно было отчитаться за валюту. Я чуть не крикнул в трубку: «Катись к черту!» или что-нибудь похуже, но сдержался. Счетное дело, даже самое сложное, принадлежало к числу элементарных видов деятельности, любая средне образованная ЭВМ могла справляться с ним отлично, в сто раз лучше дюжины хороших бухгалтеров.

Оказалось, я израсходовал довольно много франков, о чем документы не были поставлены в известность. Правда, я тратил и собственную валюту — гонорары, полученные за интервью, — однако перерасход был не так уж мал, чтобы от него отмахнуться. Бухгалтер всегда готов пойти навстречу, то есть — махнуть рукой на перерасход, если дело касается франка или двух, но тут шла речь приблизительно о двухстах франках. В них, вероятно, входили чаевые, которые я щедрой рукой давал своему коридорному, и попойка с Васей в ресторанчике возле Булонского леса.

— Только директор на свою ответственность может разрешить покрыть перерасход в левах.