Подумав это, я почувствовал еще большую уверенность в себе, но почему-то не обрадовался. «А вдруг и сегодняшняя встреча со Снежаной — такой же мгновенный сон?» От этого предположения мне сделалось грустно и даже защемило сердце, но я заставил себя тряхнуть головой и улыбнуться, словно хотел освободиться от обмана, которым кто-то наивно намеревался меня опутать. «Ну хорошо, — сказал я этому недалекому человеку, — почему же тогда я, прикоснувшись рукой к ее колену, вздрогнул — пусть чуть заметно, но все-таки — и почему меня бросило в жар? Вон щеки мои пылают до сих пор! — Я приложил ладони к щекам — они и впрямь горели. — Это, брат, уже область физиологической психологии! — я засмеялся счастливым смехом и тут же упрекнул себя: — Как я не додумался спросить, когда она приехала и где остановилась!»

Черт возьми, если бы я знал ее адрес!

Я поставил карточку стоймя, прислонил ее к корешку книги. Потом, как был, в халате, лег и повернулся к столу. Карточка, окутанная мягким золотистым полумраком, тихо сияла.

Она пришла минуты через две после того как часы бактериологической лаборатории пробили полночь: я насчитал двенадцать скучных металлических ударов. Между последним ударом и звонком в дверь прошло не больше двух минут, потому что в этот промежуток я успел подумать  т о л ь к о  об одном: «Если это Лиза, попрошу ее уйти, скажу, что заболел, или другое — что взбредет в голову!» Мне казалось, что я совершу подлость, если этой ночью впущу Лизу к себе. Эта ночь была какой-то необычайной, а в чем таилась эта  н е о б ы ч н о с т ь, я не знал. Возможно, она жила во мне, в моем настроении, в моих мыслях. Как бы то ни было, я твердо решил, что попрошу Лизу уйти.

Я отпер дверь, осторожно приоткрыл ее, меня вдруг охватило чувство вины; в слабом свете, пробивающемся из столовой, я различил лицо Лизы. Мне, конечно же, стало неловко: ведь я вчера пригласил ее сам, она и не думала напрашиваться, а теперь приходилось отсылать ее.

Потом события приняли какой-то странный оборот, смешались — такой хаос наступает на экране когда неожиданно начинает рваться кинолента.

Как могло мне прийти в голову, что на пороге стоит Лиза? Да ей, наверное, и не снилась эта лазурная широкополая шляпа парижского фасона! Я окаменел от неожиданности, я стоял столбом, и Снежана спросила меня с печальным удивлением: «Ты впустишь меня или мне уйти?»

Я провел ее в столовую, поставил ее небольшой саквояжик на стол и хотел включить свет.

— Не надо! — попросила она. Голос у нее был тихий и какой-то усталый.

Меня тоже больше устраивал полумрак, но я был слегка озадачен ее словами. Мне было известно, как ревностно она соблюдала приличия.

Я подошел к ней и остановился. И разозлился на свое смущение: мне показалось, что я веду себя как ученик перед учительницей. А я-то мнил себя бывалым парнем, который не привык церемониться и, не теряя времени, берет быка за рога!

Но я стоял молча, глядя на нее. А она улыбнулась (улыбкой с карточки!), положила руки мне на плечи и спросила:

— Ты не хочешь поцеловать меня?

— О! — промолвил я, а может, вскрикнул, не знаю, — я боюсь, что будет так, как тогда. Помнишь — под зонтом?

Она не произнесла ни слова, улыбнулась той же улыбкой с карточки, обвила руками мою шею и доверчиво приникла губами к моим губам.

Это была бетховенская ода «К радости».