Ждете? Нате. Процесс пошел.

Ставропольский механизатор, волею судеб доюливший до Кремля, заполз наконец на вершину, глянул по сторонам и вдруг понял, что даже понятия не имеет, что делать дальше. Хочется чего-то доброго и светлого, чтобы народ полюбил и Раиса Максимовна одобрила (вернее, в обратной последовательности) — а вот чего конкретно? Аппаратные игры и борьба за востребованный имидж кончились, пора было реально управлять страной. А как? Куда? У него задрожали коленки, волосы встали дыбом. Он в панике завертел головой. Кто подскажет?

Нашлись люди, подсказали… С этим человеком можно иметь дело, ласково шепнула Тэтчер.

Остается лишь удивляться, что после такого крушения надежд НЕ ВСЁ население страны пошло в бандиты, взяточники и воры.

Тридцать лет проскочили, точно тридцать глотков горько-соленой морской воды; пить хочется пуще прежнего, но вокруг, как и тогда — лишь океан, и только волны стали еще круче. Неизбежно хочется сравнить и понять: а чем, например, пропитан воздух сейчас? Или: научила ли нас хоть чему-нибудь перестройка?

Воздух совершенно отчетливо пропитан в первую очередь грозой. Пороховым дымом. Это ужасно — потому что порохом пахнет не когда кто-то переборщил с дезодорантом, и даже не когда в подполе сдохла крыса, а лишь когда где-то рядом и впрямь стреляют. И это замечательно, потому что если гроза есть, а в воздухе ею не пахнет, это гораздо хуже. Один из главных уроков заката Союза и перестройки в немалой степени учтен и усвоен. Когда всё вроде бы хорошо и нет проблем, то и люди вроде бы все одинаково хорошие, да только проявить свои хорошие качества им, по сути, негде. А вот когда проблемы есть, и все об этом знают, сразу видно, кто есть кто и чего от кого ждать. Сразу есть кому и для чего вставать плечом к плечу и кому от кого отворачиваться. Это очень важно. Государство не может решить ни одной из стоящих перед ним проблем, если эти проблемы не являются личными проблемами для достаточно значительной части населения. Нельзя держать людей в ватке, как умирающую бабушку, которую непозволительно волновать, как ребенка, которому рано знать, откуда берутся дети, а потом ни с того ни с сего выдергивать кого-то и кидать в пламя, приговаривая: а теперь иди-ка соверши подвиг, только никому об этом не рассказывай.

С нимбами над головами диссидентов тоже, слава тебе, Господи, покончено. Конечно, один из наших любимых видов самоутверждения — на выхвалку друг перед другом выплескивать в грязь вместе с мыльной водой розовеньких мытых младенцев, кто дальше выплеснет. Так что с былой совестью нации тоже хорошо бы не перестараться; помоем — и хватит. Но в целом — правильно покончено. Никогда не забуду короткую сцену, которой был свидетелем на набережной Коктебеля, у Дома творчества писателей, в сентябре 88-го года. Сам я в том доме никогда не жил, предпочитал снимать у одной и той же хозяйки в деревенской глубине поселка — хоть немного напоминало полный куриного квохтанья детский рай в родной деревне отца, где я каждый год проводил школьные каникулы… Но в Коктебеле куда ни пойдешь — мимо набережной не пройдешь. И вот движется мне навстречу пожилая супружеская пара, о чем-то спорят, и она ему говорит: во, смотри, дом писателей, так надо ж у писателей спросить, писатели всё знают… Вот такое было в народе уважение к властителям дум, такой пиетет. А теперь лишь слепой не видит, что властители дум не знают ни черта, кроме кучи надерганных откуда ни попадя примеров вечного скотства русской жизни, и способны лишь на борьбу с православным мракобесием и страшным тоталитаризмом, который не дает им публично и печатно матюгаться, а ведь какое же искусство-то без матерщины? И больше их ничто не волнует.