Листок косо пересекали расползающиеся строчки круглого, почти детского почерка:

МАРИНОЧКЕ

Моя Мариночка, люблю!

Люблю тебя. родная!

Сними одежду ты свою,

Разденься, дорогая!

Тебя я встретила, как сон,

Как сон святой и сладкий!

Целую губ твоих бутон,

Прижми меня к кроватке!

Люблю, люблю, люблю тебя!

Русалка ты, царица!

Пускай ночь эта для меня

Все время повторится!

С тобою быть навек хочу.

Любимая, родная!

Прижмись тесней к моему плечу

И никогда вовек тебя не отобьет другая!

Марина улыбнулась, поднесла листок к лицу. Строчки расплылись, бумага, казалось, пахнет мягкими Сашенькиными руками. Чего бы ни касались эти порывистые руки – все дотом источало светоносную ауру любви. Марина вспомнила ее податливые, нежно расккивающиеся губы, неумелый язычок, и горячая волна ожила под сердцем, вспенилась алым гребнем: сегодня Сашенька ночует у нее.

Прелюд кончился. Ученица вопросительно смотрела на Марину.

– Уже лучше. Теперь поиграй нашу гамму.

Марина спрятала листок и вдруг наткнулась на другой – знакомый, но давно считавшийся потерянным.

– Господи… как это сюда попало…

Девочка заиграла ми-мажорную гамму. Этот листок был совсем другим – аккуратным, надушенным, с бисерным изысканным почерком:

AVE MARINA

Среди лесбийских смуглокожих дев

Сияешь ты, как среди нимф – Венера.

Феб осенил тебя, любовь тебе пропев,

Склонились с трепетом Юнона и Церера.

Наследница пленительной Сафо,

Как ты прекрасна, голос твой так звучен.

Любить тебя, весталочка, легко:

Твой облик мною наизусть изучен:

Изучены и губы, и глаза,

Изгибы рук, прикосновенье пальцев.

На клиторе твоем блестит слеза…

Ты прелесть, ангел мой. Скорее мне отдайся…

Марина усмехнулась и вздохнула.

Это писала Нина два года назад…

Поразительно. Оба стихотворения посвящались ей, в них говорилось в сущности одно и то же, но как далеки они были друг от друга! От неумелого Сашиного исходило тепло искреннего любовного безрассудства, когда при мысли о любимой сердце останавливается в груди, а мир дрожит и рассыпается калейдоскопической зыбью. Второе стихотворение источало холод рассудочного ума, цинично взвешивающего сердечную страсть, отринувшего Случай, как опасность потери своего Эго.

Спотыкаясь, гамма ползла вверх.

– Медленней, не спеши. Не бормочи, старайся следить за пальцами.

Марина спрятала Сашино посвящение, а Нинино разорвала и бросила в корзинку.

Дворник в юбке, накрошив льда. воткнул мокрый лом в снег и побрел за лопатой.

Марина посмотрела на часы. Без четверти три.

– Ну, ладно, Света. К следующему разу приготовишь начисто сонатину и прелюд. А дома… дома…

Подойдя к пианино, она полистала «Школу». Вот этюд этот разберешь сама. Запомнила?

–Да…

– Ну и хорошо.

Дверь робко приоткрылась, заглянули светлые кудряшки.

– Проходи, Олег.

Плоскогрудая Света стала собирать свои ноты в капроновую сумку.

Олег громко ввалился со щедро расстегнутым портфелем, шмыгая носом, пылая круглыми девичьими щеками. Тупорылые ботинки были мокрыми, низ форменных брюк – тоже. Галстук с крохотным, намертво затянутым узлом съехал набок.

– Господи, откуда ты? – улыбнулась Марина, кивнув уходящей Свете

– А я это… опаздывал… и это… – ответно улыбнулся он. хлюпнув носом.

Марина поправила ему галстук, чувствуя на расстоянии как пылает пухленькое красивое лицо.