Примерно такой же разлад царил и между шведскими послами. Главный среди них – Юхан Оксеншерна – вообще не имел никаких оснований занимать это положение, кроме того, что был сыном Акселя Оксеншерны; этот крупный, краснолицый, довольно глупый человек, легко возбудимый и очень надменный, слишком сильно любил вино и женщин. Он вставал с постели, обедал и отходил ко сну под фанфары, которые было слышно по всему Оснабрюку. Его подчиненный Юхан Адлер Сальвиус был одним из немногих сравнительно одаренных участников конгресса, решительным, трезвомыслящим, находчивым, с приятным чувством юмора. Говорили, что Оксеншерна был настроен против мира, поскольку это умалило бы важность и его самого, и его отца. Но Сальвиус получил от королевы указания не позволять ему без нужды затягивать переговоры; Кристина твердо заверила Сальвиуса, что желает любого мира, независимо от личных или общественных притязаний ни Оксеншерны-отца, ни Оксеншерны-сына. Сальвиус, таким образом, оказался в тех же отношениях с Оксеншерной, что и Сервьен с д’Аво: оба находились в подчиненном положении, и оба при этом поддерживали более тесную связь с властями дома, нежели начальник.

Испанский посол, граф Гусман де Пеньяранда, не блистал умом. Красивый мужчина с изящными манерами, он был неимоверно горд и имел репутацию одновременно и импульсивного, и лживого человека. В нем ярко проявилась типичная для испанцев склонность цепляться за мелочи и упускать главное. Если испанская дипломатия и добилась в Мюнстере хоть каких-то успехов, то лишь благодаря необычайно одаренному заместителю Пеньяранды Антуану Брену, литератору и гуманисту, но плоть от плоти чиновничьего класса, в котором наилучшим образом проявились все традиции бюрократии, прагматическое чутье и дар к компромиссу.

Главными послами Соединенных провинций были Адриан Пау от Голландии и Ян ван Кнейт от Зеландии, и в их отношениях был тот же элемент напряженности, хотя внешне он никогда не проявлялся. Пау представлял мирную или происпанскую партию, которая подозрительно относилась к Франции; Кнейт – партию Оранского дома с его тяготением к Франции. Оба были способными людьми, особенно Пау. Говорили, что он один сумел перехитрить Ришелье. Ни один из голландцев не внушал доверия, но они ни разу не выдали себя, и, хотя французы и шведы относились к их действиям крайне подозрительно, им никогда не удавалось подтвердить своих опасений, пока уже не было слишком поздно.

Двумя посредниками, или председателями в современном понимании, были папский нунций Фабио Киджи и венецианский посол Альвизе Контарини. Они пользовались достаточным влиянием для того, чтобы едва ли не все обвиняли их в предвзятости, но недостаточным для того, чтобы оказать заметное действие на ход переговоров. Киджи в целом был уравновешенным человеком и всеми силами старался сглаживать противоречия; Контарини, с другой стороны, был упрям и часто выходил из себя, если ему возражали.

Что же до остальных, то среди 135 собравшихся в Мюнстере и Оснабрюке депутатов было несколько человек, прославившихся в других сферах жизни, теологов, писателей, философов. Но, возвращаясь к переговорам, нельзя не признать, что, за исключением Пау, Брена и Сальвиуса, мало кто продемонстрировал что-либо, кроме благожелательной или самовлюбленной чепухи. Даже успехи французской дипломатии под конец конгресса в значительной мере обязаны наивности Пеньяранды и военным победам Тюренна.

Еще одним человеком, который проявил если и не выдающиеся таланты, то по крайней мере несгибаемое упорство и большой такт, был имперский посол Траутмансдорф.