Парни смеются, Лонгин устало машет рукой:

— Отпущу я вас в увольнительную, не волнуйся.

Дальше за ипподромом, судя по всему, высится дворец Ирода Великого, значит, и где-то рядом казармы 6-го Железного легиона. Кажется, мы дома! И нас даже встречает у ворот группа празднично одетых женщин. Но мое настроение резко падает, когда я слышу визгливый голос одной из них:

— Марк, любимый, наконец-то ты вернулся! Я та-а-к скучала…

* * *

— Вот же принесло заразу…! — с досадой сплевывает на мостовую Гней. — Пристала, как колючка верблюжья, не отодрать! А узнает, что тебя дупликарием назначили, вообще пиши пропало — не успокоится, пока последний асс из твоего кошелька не вытянет.

Так вот ты какая Зиновия… Я с интересом рассматриваю смуглую гречанку лет двадцати пяти, пробивающуюся к нам от ворот через рассыпавшийся строй легионеров. Ну, что сказать… вкус у Марка оказался довольно банальным для римских мужчин. Любой из них предпочтет в любовницы не стройную холодную северянку, а такую вот чувственную уроженку средиземноморского Востока. Яркое платье смелого фасона подчеркивает ее пышные формы, а густо подведенные, карие, выразительные глаза смотрят на мир с хищным, оценивающим прищуром.

Копна рыжих, окрашенных хной волос, куча золотых украшений и отчетливая потаскушинка во взгляде довершают знойный образ зазнобы моего предшественника. Оборачивающиеся вслед Зиновии солдаты, присвистывают и отпускают в ее адрес сальные шуточки, но дамочка шпарит ко мне прямым курсом, привычно уворачиваясь от жадных мужских рук, так и норовящих ее ущипнуть или шлепнуть по мягкому месту. Добравшись до нас, гречанка никого не стесняясь, повисает у меня на шее, обдавая запахом тяжелым восточных благовоний.

Матфей переводит недоуменный взгляд с нее на меня, тихо спрашивает.

— Марк, это твоя жена?

— Нет, Матфей, и даже не невеста — я аккуратно расцепляю крепкие женские объятья и, поморщившись, уклоняюсь от жаркого поцелуя Зиновии — нам, римским легионерам, запрещено жениться до отставки, у нас могут быть только…э-э… временные подруги.

Гречанка обиженно отстраняется от меня:

— Ты совсем не скучал по мне, Марк?! А как же твои заверения в вечной любви? А кто обещал привезти мне золотые серьги из Иерусалима?

— Зиновия, веди себя прилично, не позорь меня перед друзьями.

— Друзьями…? — гречанка презрительно окидывает взглядом двух смущенных апостолов в потертых, пропотевших хитонах — С каких это пор ты стал водиться с нищими иудеями?

А вот это она уже зря. Такого хамского отношения я никому не прощаю, и тем более шлюхам:

— Опомнись, Зиновия, как смеешь ты, женщина, так говорить о моих друзьях?! Ты мне кто? Даже не конкубина! Золота от меня хочешь? Ты и так им увешена с ног до головы, скоро уже согнешься до земли под его весом!

— Но, Марк…?

Женщина растерянно смотрит на меня, не понимая причины произошедших во мне резких перемен. Любовник, еще недавно пылающий страстью и исполняющий все ее прихоти, вдруг охладел к ней и отчитывает теперь при всех как служанку или рабыню

— Уходи Зиновия! — сурово сдвигаю я брови — Между нами все кончено. Найди кого-нибудь другого, кто будет бегать за тобой и скупать в лавках золото, чтобы добиться твоего расположения.

Гней с довольной ухмылкой добавляет:

— Ничего, в Кесарии есть, кому серебра ей в подол насыпать. Купец Ксаний не оставит ее своим вниманием.

— Да, как ты смеешь, урод!

— А где ты видишь урода, Зиновия?

Разъяренная Зиновия разворачивается к Гнею и вдруг удивленно открывает рот, увидев, на месте страшного шрама на его щеке совершенно гладкую кожу. Заметно, что ей очень хочется расспросить легионера о его чудесном исцелении, но женская гордость и злость пересиливает в ней любопытство.