Меня Понтий принимал в настоящем римском атриуме — сверху падал сноп солнечного света, преломляющийся тысячей искр в фонтане. Квадратный бассейн посредине зала, предназначенный для собирания дождевой воды, был окружен цветами, среди которых я узнал только ирисы и лилии. По-видимому, во дворце лилии особенно любили — их было множество, белых, красных… Много было и голубых ирисов, нежные лепестки которых серебрила водяная пыль. Среди мокрого мха, в котором были скрыты горшки с цветами, среди густой зелени видны были бронзовые статуэтки, изображавшие детей и птиц. А в одном углу мраморная лань склонила свою зеленую от сырости голову к воде, словно пила из бассейна. Пол атриума был украшен искусно выполненной мозаикой; стены отчасти облицованы розовым мрамором, отчасти расписаны изображениями деревьев, рыб, птиц и грифов. Яркие, сочные краски радовали глаз. Двери в соседние комнаты были отделаны пластинами из черепаховых панцирей и слоновой кости.

— Насмотрелся? — грубый мужской голос отвлек меня от волшебной красоты. Рядом с бассейном стояло массивное кресло, в котором сидел высокий римлянин в белой тоге. Лицо его казалось вырубленным из камня — резкие черты лица, высокие залысины… Оставшиеся на голове волосы были подстрижены «под горшок» и щедро посеребрены сединой.

— Аве, Понтий — спокойно ответил я, оглянувшись. Служитель уже успел испариться из атриума, никакой другой мебели в зале не наблюдалось. Я прошел к бортику бассейна и присел. Терять мне нечего, да и происхождение мое, как оказалось, не самое низкое. Могу себе позволить.

— Мне говорили, что ты наглый — кивнул сам себе Пилат — Если бы не это… — префект достал из под тоги свиток, взвесил его в руке — Ты бы уже готовился к центезимации.

— Чем же я заслужил забивание палками? — мой взгляд был прикован к свитку. Похоже это было письмо. И очень важное письмо.

— А кто устроил смуту в городе? — вопросом на вопрос ответил Понтий — И прямо перед Пейсахом! Мне пришлось вызвать две дополнительные алы конницы в город. Иначе евреи взялись бы за оружие! Подумай сам, сколько римлян бы погибло…

— Я сделал это специально — я продолжал любоваться столбом солнечного света в атриуме и прямо кожей чувствовал, как меня снова заполняет та энергия, которую я потратил на лечение Лонгина. Надо же…! Да, тут прямо какое-то «место силы». Не зря Ирод поселился на этом холме, ох не зря!

— Что?! — Пилат даже привстал в кресле, схватил в руку колокольчик, что стоял на подлокотнике. Сейчас вызовет стражу, и моя песенка спета.

— Это ведь евреи-ростовщики дают деньги Сеяну на подкуп легионов? — задал я в лоб вопрос Понтию — А ты, значит, Пилат, у них посредником… Решили, что скините Тиберия и все в меде будете? Евреям разрешат снова селиться в Риме, Сеян станет императором, а тебе, что тебе заговорщики обещали? Достоинство патриция? Должность сенатора?

Пораженный префект начал хватать ртом воздух, рухнул в кресло. Шах и мат.

Я захватил ладонью воду в бассейне, любуясь игрой света. История — царица наук, и логика событий понятна. Даже если в этой реальности события пошли по-иному, Понтий все-равно не мог не влипнуть в заговор Сеяна. Слишком велико искушение, чтобы не соблазнится патрицианством, слишком незнатный у него род. И слишком денежное место — Иерусалим. Рим держится на трех китах — это легионы, это зерно из Египта и еврейские деньги. Почти все сенаторы, владельцы латифундий — в долгах. Кредитуют патрициев — банкиры-иудеи. Императоры пытались бороться с заразой — высылали этих ушлых финансистов из Рима, пытались даже ограничивать ссудный процент. Но все без толку. Единственный кому повезло — Тиберий. В 22-м году ему удалось провести закон против ростовщичества.