— Идите — машет рукой Петроний на мой вопросительный взгляд.

Понятно, что в голове у десятника теперь на мой счет полная сумятица. Был простой легионер Марк, которого он гонял в хвост и гриву, вчера вдруг выяснилось, что тот из древней патрицианской семьи, да еще и Примас — верховный «жрец» новой непонятной религии. Есть отчего прийти в полное замешательство.

Я уже направляюсь к дверям, как натыкаюсь на недоуменный взгляд Гнея

— А чистые вещи не будешь брать?

— Совсем забыл! — Хлопаю себя по лбу и потираю глаза, изображая забывчивость после сна. А сам уже замечаю вещмешок Марка, скромно притулившийся в изголовье лежанки. Видимо его чистые вещи лежат там, больше просто негде.

И правда, в мешке находится чистая шерстяная туника и смена нижнего белья — тот самый сублигакул, который хорошо известен по изображениям гладиаторов на древних фресках. Но не кожаный естественно, как у них, а из простого льняного полотна. Прототип трусов и потомок набедренной повязки — гибрид, у которого одна сторона уже сшита, а другая еще сохранила завязки. Не сказать, чтобы верх удобства, но спасибо, что не обычный кусок ткани. Сойдет. В мешке лежит еще что-то, но сейчас не время там копаться и рассматривать — Гней ждет.

Мы выходим из казармы и сразу сворачиваем за угол. Нужным нам зданием оказывается невысокая пристройка к глухой стене дворца, над крышей которой вьется дымок. На прославленные римские термы местные бани совершенно не похожи, здесь все очень скромно и строго утилитарно. Никаких садов, библиотек и спортивных залов.

Но зато здесь есть удобная раздевалка — аподитерий, где у стены стоит широкая скамья, на которую можно присесть и аккуратно сложить снятую одежду. Вдоль другой стены из камня сложен низкий прилавок, у которого стоит раб — он следит за сохранностью сданной одежды и выдает нам по большому куску ткани — местный аналог полотенца, которым можно еще и обмотаться. Я тяжело вздыхаю. Не хватает еще родной банной «буденовки» со звездой во лбу. Вновь наваливается тоска по дому. Но вспоминаю одну из заповедей — та, которая насчет уныния, и встряхнувшись, иду за Гнеем.

Сначала вхожу в зал с небольшим бассейном с теплой проточной водой. Тут смывают первую грязь и пот. Мыла естественно нет, даже жидкого — только небольшие куски чистой ветоши, которой можно протереть тело. Потом мы идем в парную. Здесь она называется сударием — «потелкой». Каменные скамьи тут теплые, как в турецком хамаме, я бы даже сказал горячие.

Но воздух не влажный, скорее сухой, как в сауне, только не такой горячий — навскидку градусов 60–70, не больше. Никаких очагов и жаровен, никаких «поддай-ка пару!», и этим римская баня кардинально отличается от греческого лаконикума. Судя по всему, печи расположены только в нижнем ярусе под полом, и уже оттуда горячий воздух поступает через трубы, проложенные в стенах.

Я устраиваюсь поудобнее на скамье и расслабляюсь, прикрывая глаза. Впервые за двое суток моего пребывания здесь, я никуда не бегу, не спешу и не совершаю каких-то странных поступков. От которых потом у самого волосы дыбом встают. Слово молчит, весь Свет во мне растворился. Словно и не было его. Кольцо Соломона на руке служит лишь напоминанием о вчерашней эпопее в Храме. Правда, знание языков и прошлая память никуда не делись — названия и слова всякие в голове по-прежнему всплывают.

Главная беда в другом. Я, наконец, понял, что меня раздражает тут больше всего — здесь вообще нет места личному пространству и уединению, ты всегда и везде на людях, рядом с тобой постоянно кто-то есть, и всем им от меня что-то нужно. Да, в любой армии любого мира так же, но здесь, извиняюсь, даже в кабинке туалета ото всех не запереться. Лишь баня, наверное, в какой-то мере служит спасением от излишнего внимания — потому что тут не принято навязываться с разговорами.