— Женщины в военном лагере — зло, им здесь не место. Зачем только Пилат потащил их с собой!

Ну… в принципе легат прав. Но зная Клавдию, подозреваю, что она мужу всю плешь проклевала, упрашивая взять ее в Иерусалим. Иногда легче просто уступить женщине, чем выслушивать ее бесконечное нытье.

— Тело главаря зилотов удалось захватить? — интересуюсь я у Марона.

— Да. Утром прикажу его отправить в Иерусалим и выставить там перед Храмом, чтобы все увидели, что Элеазар мертв.

— А с остальными что?

— Раненых солдаты добили, они все равно не дошли бы до Кесарии. Те, кто сможет дойти, будет продан в рабство — равнодушно пожал плечами легат — А сикариев сразу казнили, этих иудейских псов нельзя было оставлять в живых.

— Кому-нибудь удалось бежать?

— Нет, всех отловили. Сейчас ауксилии заковывают пленников в цепи.

Мы заходим в шатер легата, денщик тут же принимает шлем и меч из рук Марона, и подносит ему посудину с водой, чтобы тот мог ополоснуть руки и лицо. Подает полотенце.

— Так о чем ты хотел поговорить, Марк? — спрашивает легат, закончив освежаться и отсылая денщика прочь.

— Нам с большим трудом удалось навести порядок в Иерусалиме. Нельзя чтобы Тиберий снова обрушил на город свой гнев. Иначе все наши труды пойдут насмарку.

Марон недовольно морщится, косится на Тиллиуса

— Я обязан написать в донесении о нападении на римского префекта. И наказание за это последует в любом случае.

— Но написать тоже можно по-разному. Можно ведь и упомянуть о непричастности нового Синедриона к нападению зилотов. Пусть весь гнев Рима падет только на тех, кто затеял это нападение.

— А ты уверен, что Храм не причем?

— Уверен. Префект пообещал снизить налоги до прежнего уровня, и нынешний Синедрион больше не поддерживает зилотов. Это явно постарался кто-то из сторонников Анны, которых Пилат недавно изгнал из Синедриона. Вот им нужна ссора иудеев с римлянами, чтобы снова вернуться к власти.

Легат переглядывается с фрументарием, и смысл этих переглядываний мне понятен — мы все сейчас в одной лодке, но с доверием у них явно плоховато — каждый сам за себя. А их донесения в Рим, между тем, не должны расходиться.

— И еще я подозреваю, что в сокровищнице хранилась не только казна Храма, но и чьи-то личные богатства. И этот «кто-то» готов вернуть их любой ценой. Нужно бы провести дознание и найти подстрекателя.

— Примас, как ты себе это представляешь? — хмурится Тиллиус

— Ну… для начала хотя бы допросить пленных. Всегда ведь найдется тот, кто готов спасти свою жизнь ценой предательства.

— Но как узнать, что он не врет?! Пытать? Это долго

— А скрижаль на что?

Я надеялся, что слухи об особых свойствах святыни уже широко разошлись в народе.

* * *

Я надеялся, что слухи об особых свойствах святыни уже широко разошлись в народе. В конце концов, толпа иудеев, среди которых были и зилоты, видела ее и с балкона Храма, и у гробницы Христа — не зря же потом столько страждущих пришли поклониться ковчегу.

— Да как эта деревенщина может вообще что-то знать о планах своих главарей?

— Так ты выбирай из пленных тех, кто одет получше остальных, и на ком есть доспехи. Тогда точно не ошибешься — это и будут приближенные Элеазара.

Марон приглашает нас с Тиллиусом вечером на ужин, а до этого предлагает еще раз все хорошо обдумать. Фрументария он явно остерегается и правильно делает. Но при этом легат понимает, что до тех пор, пока наши общие интересы совпадают, Тиллиус для него ценный союзник, и ссориться с ним не стоит.

Выходим с фрументарием из шатра легата, и тут я останавливаюсь, не зная, куда мне теперь идти, и где искать свой родной контуберний.