Этта сидела на окне и смотрела на блестевшую между деревьями набережной серебряную Темзу.

— Я знаю, что вы думаете, — сказала она тоном строгой игуменьи монастыря, — но я никогда не выйду замуж.

— Вздор, — ответила Клементина.

— Я это решила, окончательно решила.

Клементина кивнула головой. Юность всегда торжественна и скора в своих решениях. Самолюбие девушки пострадало от несостоявшегося брака. В таком случае они все дают слово никогда больше не делать попыток. Кто знает, жалеют они потом о чересчур быстром решении или нет? В наши дни они отдаются филантропической или политической деятельности, доставляя неприятность кабинету министров. Причина, гонящая их в сиделки в Вайтчейпел или Кэкстон-холл — только реакция пола, последовавшая от разбитой мечты. Если сердце выздоровеет, пол опять восторжествует и опять будет совершен ряд безумств. Клементина знала это, как знают это все, у кого юность осталась позади; и когда Этта холодно заявила, что она не изменит своего решения, Клементина кивнула. Это было комично-трогательно. Сердце Этты даже не было разбито; оно не получило никакого удара; с ним только грубо обошлись. Через месяц она так же будет стремиться стать больничной сиделкой, как трубочистом. Через месяц она снова будет весело и беззаботно флиртовать. Через месяц, если придет настоящий принц, она будет влюблена. Действительно влюблена. Какое счастье мужчине быть любимым этим распускающимся цветком.

— Я окончательно решила, дорогая, — еще раз повторила она.

— Нечего больше и разговаривать, — возразила Клементина.

Легкое разочарование, как тучка в майский день, скользнуло по лицу девушки. Она соскочила с окна и села на стул около кресла Клементины.

— Но об этом нужно серьезно поговорить. Серьезно. Это ужасно важное решение.

— Ужасно, — подтвердила Клементина.

— Это значит, что я умру старой девой.

— Как я, — сказала Клементина.

— Если бы я была, как вы, я бы ни капли не беспокоилась.

— Боже избави, — испугалась Клементина.

Девушка окончательно решила остаться старой девой.

— У меня есть в деревне маленький домик, весь покрытый плющом, и пони, и собака, и кот; вы также приедете, и мы будем жить вместе.

— Я думала, что вы будете больничной сиделкой, — заметила Клементина.

— Конечно, я буду жить там только в свободное время.

Клементина свернула папиросу. Этта встала и предложила зажженную свечку. Теперь с наклоненной светлой головой и освещенным лицом она была так красива, что едва ли нашлось что-нибудь лучше. Клементина несколько минут смотрела на нее, как Моисей на гору, если предположить, конечно, что Моисей был художником, а гора женщиной. Забыв о папиросе и зажженной свечке, она взяла ее за плечи и опустила на колени, свечка потухла.

— О вы, дорогое, прекрасное, глупое, глупое дитя, — она вскочила и сама закурила папиросу.

Этта смущенно смеялась.

— О чем же вы тогда говорите?

— Я совсем не о сиделках говорю, — возразила Клементина.

— О чем же вы тогда говорите? — осведомилась Этта, сидя на пятках и вертя головой.

— Не важно. Но что вы будете делать в вашем доме с таким старым сычом, как я.

— Рассказывать свои горести, — был ответ.