– Я слышал, вы мудрая женщина, обладающая многими достоинствами, – осторожно начал он. – И у вас могут быть для продажи редкие и прекрасные вещи.

Бахита под каким-то предлогом отослала Лайлу и, налив гостю еще одну чашку крепкого черного кофе, наконец-то сняла вуаль, чтобы он мог видеть ее лицо. Он вздрогнул от неожиданности и долго смотрел на нее, словно узнавая знакомые черты. Они продолжали неторопливый разговор, но в воздухе повисло странное напряжение, словно первое дуновение хамсина, предвещающего грозу.

Бахита долго боролась с искушением продемонстрировать незнакомцу свое сокровище и в конце концов решилась. Положив на ладонь тяжелую монету, он разглядывал ее, взвешивал на руке, всматриваясь в изображения на обеих сторонах, а потом тихо сказал:

– Это наша монета. Ваша и моя. – Она молча наклонила голову, а он продолжил: – Простите великодушно, я вас обидел.

Она подняла голову, убрала вуаль, чтобы он видел ее глаза, и едва слышно прошептала:

– Вы не обидели меня, эфенди.

– Зачем же эти слезы?

– Я заплакала, потому что вы сказали истинную правду. И я плачу от радости.

– Вы хотите, чтобы я ушел?

– Нет, я хочу, чтобы вы оставались здесь столько, сколько пожелает ваше сердце.

– Это может быть очень долго.

– Пусть так, если на то будет воля Господня, – смиренно согласилась она.

В последовавшие после первой встречи годы она дала ему все, на что способна женщина в ее положении, в ответ не требуя больше, нежели он мог дать ей по доброй воле. Разумеется, она прекрасно понимала, что рано или поздно он оставит ее, будучи намного моложе и прибыв из другого мира, куда она не могла за ним последовать. А он ничего ей не обещал. Во время их первой встречи он сказал: «Это может быть очень долго», но не сказал «навсегда». Поэтому Бахита даже не пыталась обременять его бессмысленными клятвами и обещаниями. Неизбежность конца добавляла страсти ее любви, и без того сладкой, как мед, и горькой, как дикая дыня в знойной пустыне.

В тот день она поведала ему обо всем, что узнала за те двадцать шесть дней, что прошли с момента их последней встречи. Он внимательно слушал, иногда задавал вопросы, а потом все тщательно зафиксировал на пяти страницах своей дорожной записной книжки. При этом он даже не заглядывал в шифровальную тетрадь, поскольку назубок выучил код, предоставленный в его распоряжение сэром Эвелином Берингом.

Старая Лайла набросила на голову вдовью накидку и выскользнула на улицу, спрятав под нижним бельем текст зашифрованного послания. Сержант охраны британской военной базы давно уже знал ее и имел строгий приказ офицера разведслужбы незамедлительно препровождать в здание командования. В течение часа послание передали по телеграфу в Каир. На следующее утро оно было расшифровано чиновником консульства и легло на серебряный поднос генерального консула, когда тот вошел в свой кабинет после завтрака.

Отправив Лайлу с секретным донесением на военную базу, Бахита вернулась к Пенроду, опустилась рядом с ним на колени и стала подстригать его бакенбарды и усы. Она работала легко, быстро, с ловкостью опытного парикмахера, и вскоре модные бакенбарды исчезли, придав ему вид бедного арабского феллаха. Затем она перешла к пышной шевелюре и со слезами на глазах обкорнала ее до неузнаваемости.

– Ничего страшного, голубка моя, – пытался успокоить ее Пенрод, проводя рукой по стриженой голове, – они скоро снова отрастут.

– Это словно убийство собственного ребенка, – прошептала Бахита сквозь слезы. – Ты был так прекрасен.