— Это ничего не изменит, мой ультиматум остается в силе, — ответил Хотек.

— Неужели наш государь одобрит подобные действия? По-моему, вы рискуете…

— Не беспокойтесь, мне лучше известны мысли моего государя.

Хотек отошел к сундуку, достал из кармана бумажник с вытисненным на коже золотым габсбургским орлом, из бумажника — ключик-змейку.

— Вам передал его господин Кобенцель? — спросил Шувалов, чтобы ненавязчиво напомнить, что он мог бы подробно изучить содержание княжеского сундука, однако не сделал этого.

Кивнув, Хотек вставил ключ в скважину между лепестками розы, но повернуть его не сумел.

— Наоборот, — простодушно подсказал Иван Дмитриевич. — Бородкой вверх.

— Ах так? — обернулся к нему Хотек и тут же перевел взгляд на Шувалова. — Значит, вы открывали его без меня?

— Поверьте…

— Даже если это простая бестактность, а не политический шпионаж, как я подозреваю, такое любопытство обойдется вам не дешево. Я доложу о нем господину канцлеру.

— Мы лишь хотели попробовать, подходит ли ключ, — опять высунулся Иван Дмитриевич.

— Марш отсюда! — сдавленным шепотом произнес Шувалов. — Ротмистр, выведите его немедленно! Завтра я с ним разберусь.

— Вот вы себя и выдали, граф, — усмехнулся Хотек. — Теперь я вижу, что единственный честный человек в вашей компании — этот полицейский.

— А кого вы оскорбляете в моем лице, вам понятно? — спросил Шувалов.

— Сравнение неуместно. Я олицетворяю здесь моего государя, а вы своему только служите.

Певцов опять подступился было к Ивану Дмитриевичу, но поручик, беря с подоконника брошенную туда Шуваловым шашку, многозначительно покачал матово блеснувшим лезвием.

— Убийца на свободе, — говорил Хотек, — моя собственная жизнь в опасности, и тем больше у меня оснований заявить следующее: если завтра до полудня предъявленные мною требования выполнены не будут, я начинаю готовиться к отъезду из Петербурга.

Так и не открыв сундук, он положил ключ обратно в бумажник, пересек гостиную и взялся за дверную ручку.

— Умоляю вас, подождите еще сутки! — попросил Шувалов.

Так униженно прозвучала эта просьба, что Иван Дмитриевич забыл о своих обидах. Казалось, всемогущий шеф жандармов готов рухнуть на колени перед австрийским послом.

— Завтра до полудня, — надменно повторил Хотек.

Багровея, Шувалов рванул на себе, ворот мундира. Отлетевший крючок щелкнул, как градинка, по оконному стеклу.

Хотек решил, что пора уходить, и без того слишком долго наблюдал он этот безобразный спектакль. «Если у беспорядка, — подумал он, — может быть единый центр, как у порядка, то срединная точка должна располагаться здесь, в Миллионной. Дальше, расходящимися кругами — Петербург, Россия. Вот он, вечный российский хаос, о котором покойный Людвиг, бывало, говорил, что такая-де стихия жизни при всех ее неудобствах приближает русских к праосновам бытия, к тем временам, когда дух и материя, свет и тьма, добро и зло существовали нераздельно. Отвратительный хаос, чье движение на запад нужно остановить во что бы то ни стало…»

Хотек взялся за дверную ручку, но рядом с его длинными, тонкими, желтоватыми пальцами легли короткие и пухлые, как оладьи, пальцы Ивана Дмитриевича, уже знавшего: не тот спасет, кто волонтером взойдет на алтарь под жертвенный нож, а тот, кто сумеет найти выход из тупика.

— Минуточку, граф, — грубо сказал Иван Дмитриевич.

Левой рукой придерживая дверь, чтобы не дать послу уйти, правой он выхватил полученное Стрекаловым письмо, развернул и с вызывающей бесцеремонностью поднес к самому лицу Хотека:

— Узнаете?

— Что это значит?

— Мадам была права, — сказал Иван Дмитриевич.