«Дилан может сыграть что-нибудь простенькое. И поёт он неплохо. Гвен ходила в музыкальную школу. Саманта предпочитала флейту – до первого курса колледжа. Почему только я ничего не могу?»

Почему-то мысли крутились вокруг нерождённого ребёнка Гвен. Ему достались гены музыканта по двум линиям – от Этель и этого загадочного брата Вивиана, пропавшего скрипача. Или он мог унаследовать талант рассказчика…

«Только у меня ничего нет».

Крышка пианино опустилась с суховатым стуком. И почти одновременно этажом ниже захлебнулась, захрипела в проигрывателе

пластинка; на часах было без четверти полночь.

«Как быстро идёт время».

– Пора ехать, – прошептал он, и спину точно холодным ветром обдало.

Морган собирался медленно и как-то чересчур тщательно: сходил в душ, вымыл голову и просушил феном, даже ногти на ногах постриг. Надел лучшие джинсы, немного похожие на те, что носил часовщик, и серую кашемировую водолазку, подарок Гвен. Вместо куртки – тёплый плащ, перчатки и бесконечный длинный шарф. На пороге запнулся, развернулся на каблуках и бегом поднялся по лестнице. В своей комнате выдвинул несколько ящиков секретера, достал парфюм и слегка сбрызнул запястья и воротник.

Повеяло горьковатым морским ароматом.

Не оставляла почему-то глупая мысль, что смерть приходит внезапно, и патологоанатомам обычно плевать, насколько ухоженные у тебя руки и чем пахнет от твоих волос… Но вот в пользу Белоснежки как раз сыграло и красивое платье, и безупречная причёска.

Забравшись в автомобиль, Морган угрюмо посмотрел на своё отражение в зеркале заднего вида. Вместо глаз опять мерещились мёртвые тёмные провалы.

– Я не собираюсь подыхать, – сказал он чётко и провернул ключ зажигания.

Часовая площадь показалась внезапно, словно кто-то вырезал из города целый кусок прямо за мостом и наспех сметал края. По краю, вдоль пустых домов, тянулись цепочки фонарей – старых, с тёплыми розовато-оранжевыми лампами, и новых, стерильно-белых.

Уилки ждал рядом со своей башней, почти невидимый в полумраке. На голове тускло сиял золотой венец, и оттого волосы в кои-то веки казались не по-волчьи пегими, а просто светлыми. Из кармашка пальто выглядывал белесоватый цветок вьюна с жёстким стеблем и восковыми листьями.

Морган захлопнул дверцу машины, включил сигнализацию и, болезненно выпрямив спину, пошёл через площадь. Стремительно холодало; кажется, каждые полминуты температура падала на градус. Оттаявшие за день лужи покрывались тонкой корочкой, и

серебристая изморозь ползла по строительной технике близ башни, выбеливая громадные колёса, ковши, кузова и прозрачные стёкла, сквозь которые можно было ещё разглядеть – додумать? – полусвёрнутые листья клевера, пронзающие водительское сиденье.

– Всё-таки явился.

– Как видишь.

Часовщик заинтересованно вздёрнул брови:

– Неужели наконец повзрослел и решился сделать выбор?

К горлу подкатило противное, кислое, хотя во рту ни крошки не был с самого полудня.

– О, да. Можно подумать, у меня был выбор с самого начала, – сорвалось с языка.

Уилки рефлекторно дёрнул головой, как будто ослышался.

–Что?..

Пружина, которая сворачивалась всё туже с того момента, как автомобиль Годфри попал в аварию, наконец сорвалась. Моргану

показалось, что грудную клетку у него пробило насквозь, и в отверзшуюся дыру захлестала горячая, неудержимая злость.

«И ещё делает вид, что не понимает!»

– Что слышал. Ты с самого начала не давал мне выбора. Я-то думал, что та встреча на дороге – случайность, пока не вспомнил кое-что. А ты знал меня ещё стех пор, какя случайно забрёл к тебе в сад с чёртовой канарейкой! – Он захлёбывался словами, обжигающими гортань сильнее морозного воздуха.