Дикштейн оправился очень скоро. Через несколько дней он уже сидел на солнышке, чистил овощи для кухни и обменивался шуточками с малышней. Через две недели он уже вышел работать в поле, и скоро стал трудиться с отдачей большей, чем у молодых.

Прошлое его было смутно и туманно, но Эстер рассказала Карен историю его появления в Израиле во время Войны за Независимость.

– Их было восемь или девять, некоторые из университета, а другие – простые рабочие парни из Ист‑Энда. Если у них и были какие‑то деньги, они их спустили, еще не добравшись до Франции. На попутных машинах они доехали до Парижа, а там сели на грузовой поезд до Марселя. Оттуда они проделали большую часть пути до Италии. Затем они украли грузовик, бывший фургон немецкой армии, «Мерседес», и покатили с ветерком по Италии. – Лицо Эстер расплылось в улыбке, и Карен подумала, что она бы с удовольствием проделала этот путь вместе с ними.

– Во время войны Дикштейн был в Сицилии, и, похоже, там он познакомился с мафией. У них была куча оружия, оставшегося после войны. Дикштейн хотел приобрести его для Израиля, но у него не было денег. Тогда он убедил сицилийцев продать полный корабль с автоматами арабским покупателям, а потом сообщил евреям, где должна состояться передача груза.

Они поняли, на что он способен, и приняли его. Сделка была заключена, сицилийцы получили свои деньги, а затем Дикштейн с друзьями угнали судно и приплыли на нем в Израиль!

Карен от души засмеялась, сидя под тенистым фиговым деревом в окружении козочек, которые боязливо смотрели на нее.

– Подожди, – остановила ее Эстер, – ты еще не слышала концовки. Кое‑кто из университетских мальчиков еще ходил под парусами на яхте, а несколько других были докерами – вот и все, что они знали о море, а им предстояло своими силами перегнать судно в пять тысяч тонн водоизмещением. О навигации они знали лишь самое главное: на судне есть компас, и оно движется по картам. Дикштейн зарылся в книги, выясняя, как включить двигатель, но потом он рассказал, что в книгах не говорилось, как выключить его. Так они и влетели в Хайфу, вопя, размахивая руками и кидая в воздух шапки, как университетская футбольная команда, – и врезались прямо в пристань.

– Их, конечно, тут же простили – оружие в то время было более ценно, чем золото, в буквальном смысле слова. Вот тогда‑то и прозвали Дикштейна «Пиратом».

Он меньше всего походил на пирата, работая на винограднике в старых шортах, потрепанных сандалиях и в очках, думала Карен. И в то же время ей очень хотелось соблазнить его, но она никак не могла придумать, как это сделать. Он нравился ей, и она старательно давала ему понять, что согласна. Но он не сделал ни одного движения ей навстречу. Может, он считал ее слишком молодой и невинной. Или, может, он вообще не интересовался женщинами.

Размышления Карен были прерваны его голосом.

– Думаю, мы уже кончили.

Она глянула на солнце: в самом деле пора уходить.

– Вы сделали вдвое больше меня.

– Я привык к этой работе. Я провел здесь, приезжая и уезжая, двадцать лет. Так что тело приспособилось к этому труду.

Когда они приближались к поселку, небо стало желто‑пурпурным.

– А чем еще вы занимались… когда вас тут не было? – спросила Карен.

– Ну… отравлял колодцы, похищал христианских младенцев.

Карен засмеялась.

– Насколько эта жизнь напоминает вам Калифорнию? – перевел разговор на нее Дикштейн.