Влад остался, глядя на разбросанные, издырявленные куклы. Такого ведь не бывает, не так ли? Чучела набрасываются на людей только в низкобюджетных ужастиках?

— Столько загадок… — прошептал Влад и пошел к дверям.

— Они был здесь, — четко сказал Хоноров, стоило Сергееву подойти, — ты почувствовал?

— Да, Евлампий, почувствовал. Они меня чуть не убили.

— Плохо быть мясом, — продолжила жертва своего страха, — все стараются тебя… съесть.

Влад сжал зубы и потащил Хонорова за собой в темноту подземелья. Впереди шел Дивер и Никита — луч их фонаря дико плясал, пытаясь охватить светом все помещение.

Широкий коридор уходил куда-то во тьму. Вытертый до полного обесцвечивания линолеум на полу. Лампы в жестяных абажурах через каждые пять метров. Стальные двери по обеим сторонам. Здесь было теплее, чем на поверхности — стены плакали прозрачной холодной влагой, и она прокладывала дорожки в бугристом бетоне.

— Пыточные, — выдохнул Стрый, — здесь держали Евлампия.

Дивер обернулся на Хонорова, но тот не реагировал. Не чувствовал, полностью уйдя в свои полные черноты грезы. Справа дверь была наполовину открыта, видно было ее толщину, отнюдь не малую. Севрюк подошел, посветил внутрь. В луч света попал порядком поржавевший хирургический стол, какие-то инструменты вокруг, пыль. Видимо этой зловещей механикой давно не пользовались. Луч фонаря скользил дальше, по угрюмым бетонным стенам, крытому все тем же линолеумом полу. У дальней стены обнаружился скелет, старый, снежной белизны остов, который, однако, и сейчас выглядел странно — у костяка были ненормально длинные ноги с чудовищно деформировавшимися ступнями и короткие обрубки ручек с детскими пальчиками. В пустых глазницах собиралась влага с потолка, так что когда свет попал на череп, они сразу зажглись желтыми мерцающими огоньками.

— Он любил играть… — сказал вдруг Никита Трифонов, и ощутимо вздрогнувший Дивер поспешил закрыть камеру, так и не спросив, кому выпала незавидная судьба встретить там смерть.

Быстро миновали катакомбы — пустые, темные, и множащие звуки шагов негромким эхом, словно где-то далеко-далеко резвится стая птиц.

Ход в пещеры был неприметен и выглядел как еще одна дверь. Не будь с ними Никиты, они без сомнения прошли бы мимо этой неприметной, покрытой лишаем ржавчины створки. Но Трифонов уверенно сказал:

— Здесь.

Севрюк подергал ручку — заперта. С отвращением вытер руку от налепившейся пушистой, как кроличья шерсть, плесени. Спросил:

— Дальше что?

Стрый вынул ключи Босха, увесистую связку, и выбрав наиболее массивный и покрытый ржой, вставил в замочную скважину. Провернул, глухо щелкнуло, и дверь слегка отошла от косяка. Посыпалась ржа.

— Запасливый был Босх, пусть ему вертел кой-куда воткнут там, где он сейчас оказался. — Произнес Степан.

— Все для людей делал, — сказал с усмешкой Стрый, толкнул дверь, и она растворилась в узкую штольню с выложенными известняком стенами. Потолок был низок.

Через штольни шли долго, узкие однообразные коридоры, столь похожие друг на друга, что даже Степан, признанный знаток этих мест, зачастую путался и уступал место проводника Никите, который шел уверенно, руководствуясь своим непонятным чутьем, и ни разу не ошибся. Они не попали ни в тупики, ни в природные ловушки-давилки, появляющиеся, когда потолок штольни уже достаточно обветшал и при малейшем шуме и шорохе готов обвалиться на голову неосторожным. В штольнях было тихо и прохладно, и только где-то в глубине породы нет-нет, да и скрипело что-то, сдвигались пласты земли. А однажды на полу нашли пустую ржавую склянку — шахтерский прообраз керосинок, древний, как Нижний город.