Лагутин нагнал меня во дворе и влажно проговорил мне в ухо:

    – Хочешь, я тебе все задачи по алгебре буду решать?

    Я ответила:

    – Это будет прямой обман народов, как сказал бы Ленин.

    И поскорее убежала от него.

    Но когда я обернулась, уже возле самых школьных дверей, то увидела, что он стоит и смотрит на меня с жадностью.

    Он не отставал от меня и в последующие дни и все ныл, улучив момент, что готов делать за меня и алгебру, и физику, если я позволю.

    Наконец мне это надоело, и я сказала:

    – Что ты хочешь? Поцеловать меня?

    Он молчал и рассматривал меня так, словно хотел сжевать.

    Я показала ему фигу.

    – Меня никто не целовал, и ты первым не будешь. У тебя прыщи.

    – Я спиртом протираю каждый день, – признался он. – Ну, водкой, если точнее… От этого только кожа шелушится. Прыщи – они имеют внутреннее происхождение. У тебя тоже, кстати, могут начаться, ты имей в виду. Я и тебе буду водку доставать, только попроси.

    – У меня не начнутся! Дурак! – закричала я.

    Я пошла к дому, а он поплелся за мной.

    Возле самого моего дома он остановился и сказал:

    – Я не хочу тебя поцеловать. Я хочу поговорить с твоим отцом.

    От неожиданности я едва было не спросила: «Так что же, получается, ты в меня не влюбился?» – но в последний миг сдержалась.

    – Зачем тебе мой отец? – пробормотала я.

    – У меня к нему дело, – ответил парень.

    Отец сейчас переживал творческий кризис и всерьез обдумывал перемену амплуа. Если Каракоров – мультидарование и на городских праздниках свободно изображает Петра Первого, то почему бы ему не попробовать стать Чарли Чаплином?

    – Конечно, в этом имеется определенная ирония, – добавил он как-то, обсуждая со мной эту тему, – сперва Чаплин изображает Гитлера, а потом, спустя почти полвека, Гитлер пытается заработать на жизнь, изображая Чаплина… Но почему бы не попытаться?

    Я подумала об этом и сказала моему странному ухажеру:

    – У моего отца творческий кризис. Ему сейчас не до гостей.

    – Нет, я с предложением, – сказал он. – Ты не думай, Лиза, я ведь правда по делу.

    – Хорошо, – сказала я.

    Мы вместе поднялись в квартиру. Отец открыл мне и отпрянул, увидев за моей спиной незнакомого парня.

    – Это Костя Лагутин из девятого, – быстро объяснила я. Отец очень боялся налоговой полиции, хотя с нашими теперешними доходами ему следовало скорее бояться тетенек из Ленэнерго, которые вечно грозились отключить у нас свет за долги. – Он хотел тебе сказать что-то важное.

    – А, – безразличным тоном произнес отец, – ну пусть заходит.

    На нем были мешковатые штаны, купленные на раскладушке, и разношенные ботинки на несколько размеров больше, чем требовалось. Отец пытался репетировать Маленького Бродяжку.

    Костя Лагутин вошел в квартиру, вскинул руку и прокричал:

    – Хайль Гитлер!

    Отец привычно отмахнул в ответ:

    – Зиг хайль!

    Лагутин страшно покраснел, надвинулся на него и проговорил немеющим, деревянным голосом:

    – Сергей Степанович!.