– Ну и правильно, – сказал Берия. – Нечего ребенка смущать раньше времени.

    * * *

    На самом деле меня ничто не смущало. Мне очень нравилось быть дочерью Гитлера. На Новый год коллектив годуновского шоу собрался отметить (это происходило тридцатого декабря), и все немного выпили, даже Адольф. Мы кричали «Зиг хайль!» и пели «Интернационал», а Ленина помянули над стаканом с водкой, спев для него «Вы жертвою пали».

    Эти песни очень красивы и без шуток забирают за душу. Я тоже пела вместе со всеми, в основном когда был повтор строки, например:

    За жизнь его, честь и свободу.

    За жизнь его, честь и свободу.

    И думала, что вот в эти минуты как раз и происходит мое последнее примирение с Лениным. Я просто чувствовала рядом его душу и мысленно разговаривала с ней. И душа Ленина сказала, что совершенно на меня не сердится и, кстати, вовсе не считает меня глупой женщиной. «Каких только нелепостей при жизни не скажешь!» – огорченно вздохнула душа Ленина, пока все вокруг громовым хором выводили:

    Прощай же, товарищ, ты честно прошел…

    «Прощай, Ленин!» – прошептала я. И душа Ленина ответила: «Прощай… меня звали Дмитрий, помни… дедушка Дмитрий…»

    Неожиданно оказалось, что Годунов для всех приготовил подарки. Отцу он преподнес кассету с фильмом Чарли Чаплина «Великий диктатор».

    У нас не было видеомагнитофона, и Годунов сказал, что это – отличный предлог купить такую полезную штуку.

    Отец так и поступил.

    Я помню, как мы с ним тащили коробку с видеомагнитофоном под снегопадом. Все кругом несли елки, а мы – коробку. И утром Нового года, когда окно сияло белизной и весь мир казался созданным заново, я проснулась и стала смотреть на нашу комнату. На столе лежал серпантин. Мы никогда не разбирали новогоднюю трапезу, чтобы утром можно было в ночной рубашке, босиком, подобраться к тарелке и «поклевать салат», как выражался Адольф.

    Так я и поступила. А видеомагнитофон, холеный, незнакомый предмет, стоял на столе и высокомерно ждал: сумеем мы с ним совладать или нет. Он выглядел как пришелец с другой планеты, окруженный нашими старенькими милыми вещами.

    – Ну вот, – сказал Адольф, проснувшись, – в нашу с тобой жизнь, кажется, вошел прогресс.

    Вечером мы посмотрели «Великого диктатора». Отец наблюдал за мной искоса. Когда фильм закончился, я спросила:

    – Чаплин – это Гитлер?

    – Нет. Чаплин – великий артист.

    – Да, – сказала я, – ну я так и поняла. Отличное шоу. Вот бы у тебя так получалось.

    Адольф обнял меня.

    – Тебе не нравится, как я выступаю?

    – Очень нравится, – заверила я, – но Чаплина на кино сняли, а тебя еще нет.

    – Это потому, что в стране упадок кинопроизводства, – объяснил Адольф. – Как только начнется подъем, меня сразу снимут.

    Я потом часто пересматривала «Диктатора», особенно когда отца не было дома и я скучала по нему. Я смотрела на артиста Чарли Чаплина и представляла себе, что это – мой отец, и на душе у меня становилось тепло. Я думала, что Чаплин, наверное, был очень добрым.