– Странно, и у меня тоже.

    – Лично мне не нравятся люди, которые жалуются на здоровье, погоду и детство, – сказала я.

    – Аналогично.

    – И когда родную школу бранят – не люблю.

    Он кивнул:

    – И когда рассказывают, как угнетала учительница математики.

    – И когда говорят, что все мужики козлы.

    – Кстати, – сказал он, – а вам нравятся козлы? У них глаза как у кошек.

    Я совершенно перестала следить за своими чувствами, не говоря уж о словах, и потому ответила правду – точнее, то, что было для меня правдой в те годы, когда я была девочкой и у меня еще оставалось время для таких бесцельных прогулок:

    – Мне нравится, что у коз – то есть у женщин-козлов – тоже есть бороды. Это определенно сближает их с народом гномов.

    Он шевельнул бровью. Брови у него широкие и светлые, выделяются на красноватой от загара коже.

    – Я не успеваю угнаться за вашей мыслью, Татьяна, – признался он.

    – Гномки тоже бородатые, – объяснила я.

    – Вы убеждены?

    – Однозначно. Полагаю, я их видела.

    – Познакомьте как-нибудь меня с гномкой, – попросил он. – Меня весьма интересуют бороды. А из бородатых знакомых у меня только замначальника, один старый папин приятель да еще соседка с верхнего этажа, которая вечно бросает незатушенные окурки в форточку. Однажды такой окурок угодил в лысину проходившему под окном пешеходу, и тот захотел подать в суд на соседку, но когда увидел ее бороду, то испугался и обратился в позорное бегство.

    Я посмеялась, а потом сказала:

    – Вы все придумали.

    – Так как же гномки? – настаивал он, пропустив мое замечание мимо ушей.

    – У нас в институте благородных девиц обучалась одна.

    – Подробнее! – потребовал он.

    – Она умела открывать бутылки зубами, а когда глубоко задумывалась, начинала стучать головой о стену. Машинально.

    – Здорово. Познакомите?

    – Ни за что, – отрезала я. – Вы увлечетесь ею и бросите меня.

    Он сжал мою ладонь чуть сильнее.

    – Нет, Татьяна, это вы меня бросите.

    Я удивилась. Я удивилась так сильно, что остановилась.

    Рядом с нами оказалась одна из тех бесстрашных крохотных городских клумб, что держатся на земле исключительно собственным мужеством – тем самым зеленым мужеством, которое совсем недавно так смутило меня в чертополохе. Между плешью асфальта и чумазым сборищем сорняков были вбиты в землю пять колышков и натянута нитка. А в этом эфемерном загончике росли чахленькие, как диккенсовские девочки, цветы на тонких стебельках.

    – Почему это я брошу вас, Эдуард? И… – спохватилась я вдруг, – разве у нас такие отношения, чтобы кто-то кого-то бросал?

    Я поняла, что жгуче, просто по-перечному краснею.

    Он сказал просто:

    – Женщины всегда меня бросают. Никто не остается навсегда рядом со своей первой любовью. Первая любовь на то и первая, что она эфемерна. Она призвана пробудить чувства, но не в силах удержать их.