– Если бы я пострадал, ты дал бы денег? – жадно осведомился Петр Иванович.

    – Пришлось бы…

    – Ладно. Ты – хороший. Тебя как зовут на самом деле?

    – На самом деле меня зовут Михля, – сдался Михля.

    – Я так и подумал, – заявил Петр Иванович. – Но ты не дашь денег.

    – Нет.

    У Михли исчез последний страх, исчезло даже сожаление о разбитой машине. Он просто сидел на парапете рядом с новым знакомым, с этим Петром Ивановичем, и расслабленно поддерживал бессвязный разговор.

    Обычно в тех случаях, когда Михля не был заинтересован в том, чтобы участвовать в разговоре, – за семейным столом в доме родителей, например, – он создавал видимость. Вставлял «угу», «это точно», «с ума сойти». А сам плавал умом в некоей пустоте вроде лимба, где изредка возникали и тут же теряли форму безымянные тени и молчаливые призраки. Когда это состояние окончательно становилось Михле в тягость, он произносил бодрым голосом: «Выпью-ка я последнюю на посошок, а то завтра рано вставать», – и мама принималась хлопотать, наливая «на посошок», а потом, уже в прихожей, кутала его в шарф, шептала на ухо: «Когда ты все-таки женишься? Где же мои внуки, Сержик?» – и со всхлипом крепко целовала в обе щеки.

    Разговаривать с Петром Ивановичем, как с мамой, не получалось. Единственное сходство заключалось в том, что в обоих случаях Михля лишь смутно догадывался, о чем идет речь. Слушать Петра Ивановича и поддакивать было все равно что мчаться по головокружительным лабиринтам, каждый из которых может оборваться пропастью или выскочить в тупик.

    Впрочем, кое-какие улочки Петр Иванович проезжал уже не по первому разу, так что Михля постепенно успокаивался и подтверждал свое нежелание дать ему денег уже вполне твердым голосом.

    – Объясни мне, почему у тебя даже царапин нет, – сказал Михля.

    – Разве нет? – удивился Петр Иванович. Он поднес к глазам свою руку и воззрился на нее так, словно лицезрел этот непонятный предмет впервые в жизни.

    – Нет, – сказал Михля.

    Петр Иванович со вздохом уронил руку на колени.

    – И впрямь нет. Это нехорошо. Должны быть.

    – Но их нет.

    – Нет.

    – И денег я тебе не дам, – отважился Михля.

    – Нет.

    Помолчали.

    – Так как ты это сделал? – снова привязался Михля. Он так расхрабрился, что даже взял инициативу в свои руки и начал задавать вопросы. Чем бы ему это ни грозило.

    Помолчав, Петр Иванович ответил просто:

    – Я каменный.

    * * *

    Михля стал единственным другом Петра Ивановича. Никогда прежде у Петра Ивановича не заводилось друзей. Он не доверял своим ровесникам, люди постарше его жалели, люди помладше – боялись.

    А Михля не боялся, не жалел. И даже как будто был достоин доверия.

    – Каменный? – переспросил он и уважительно потрогал бицепс Петра Ивановича.

    Петр Иванович отдернул руку.

    – Это ерунда, – нетерпеливо сказал он, – мышца у многих на ощупь тверда.