Но чужеземец не дрогнул. Меч его с невероятной быстротой мелькал в воздухе, перелетал из одной руки в другую, отражал удары с боков, сзади, с такой легкостью, словно под узлом косы у самерийца был еще один глаз. Но Алых было двое, и они были не менее искусны. Никто из зрителей не сомневался, что через минуту‑другую пляска смерти закончится гибелью чужака. Потому‑то все ахнули, когда один из Алых осел на мостовую, прижимая руку к вспоротому снизу животу.
Двое оставшихся бойцов на мгновение остановились. Они изучали друг друга, выжидали, хотя знакомый запах крови, вывороченных внутренностей, собственного едкого пота возбуждал, подстегивал: сражайся, бей, убивай!
Левая рука самерийца висела плетью. Кровь пропитала рукав и капала с пальцев. Это была самая тяжелая из его ран. Противник чувствовал себя намного лучше, получив лишь пару царапин. Он мог бы представить самерийцу возможность атаковать первым, мог выжидать, тянуть время, пока противник истечет кровью... Но напал первым.
Длинный узкий меч вспыхнул на солнце – самериец подставил клинок, но Алый держал рукоять двумя руками, потому его оружие лишь проскрежетало по самерийской стали и со всего маха упало вниз. Могучий удар пришелся на ногу самерийца чуть ниже колена. Клинок прошел наискось, разрубил мышцы, кость, сухожилия и зазвенев, выбил искры из дорожной плиты.
Толпа ахнула. И ахнула еще раз. Потому что самериец, которому меч Алого напрочь отсек ногу – стоял. Стоял, хотя кровь из обрубка хлестала ручьем. А карнагриец, соперник его, ткнулся лицом в кровавую лужу.
Десять ударов сердца простоял чужеземец. И только тогда пал рядом с поверженным врагом. На широком темном лице навечно застыла счастливая улыбка.
Городской стражник, вспомнив о своих обязанностях, рысцой подбежал к Алому, перевернул его. Голова воина запрокинулась и стражник увидел пузырящуюся кровь и разрубленную пополам трахею. Этот солдат уже отвоевал свое.
Выхватив из петли на поясе бронзовую дудку, стражник загудел изо всех сил, призывая подмогу.
И словно по его зову из‑за желтого здания Торгового Двора вылетел отряд всадников. Причем – той же императорской гвардии, к которой принадлежали убитые.
Предводитель резко осадил коня. Через головы зевак он увидел лежащие на мостовой тела в красных доспехах. И жирные пятна крови вокруг.
Предводитель свистнул. Алые обнажили оружие. Толпа прянула в стороны, освобождая проход.
Прямо перед командиром оказался перепуганный стражник и четыре мертвых тела. Вернее, три мертвых и один – живой. Тот, кому самериец вспорол живот, еще цеплялся за жизнь.
– Кто? – страшным голосом произнес предводитель, нависая над стражником.
Тот дрожащей рукой показал на самерийца.
– Один?
– Один.
Зубы стражника лязгнули.
Предводитель резко выпрямился, повернулся к своим и сделал знак: мечи в ножны. Затем взглянул на солнце, определяя время, и нахмурился.
Раненый в живот замычал, привлекая его внимание.
Предводитель мельком взглянул на него, кивнул одному из всадников. Тот спешился и точным ударом в горло добил несчастного.
– Тела убрать! – отрывисто бросил командир городскому стражнику. – Тела убрать, кровь засыпать песком. Царь царей скоро проедет этой дорогой.
– Да господин, – стражник поклонился. – Позволено спросить: куда их? Во дворец?
– Трупы? Да. Наших – к казармам, этого – в Великон. Крокодилам.
И, хлестнув коня, умчался вперед. Отряд последовал за ним.
Спустя полчаса, когда царская кавалькада достигла рыночной площади, на Белой дороге уже не было ничего, что могло бы омрачить взор Царя царей Фаргала.
А еще через полчаса, когда Император Карнагрии верхом на рыжей охотничьей кобыле, в сопровождении придворных и стражи, давно уже миновал городские ворота, из домика, на ступенях которого сидел самериец, вышел худой светловолосый юноша лет пятнадцати. |