|
Врачи называют это ретроградной амнезией. Не думаю, чтобы ему предъявили обвинение, но работу он потерял. Хруст гравия на подъездной дорожке, тяжелые шаги на лестнице. Я открыла дверь на стук. Миссис Паз выглядит мрачной и деловитой в белом платье, обшитом по воротнику голубыми морскими раковинками. В руках у нее два тяжело нагруженных пакета из магазина. Когда я ее впускаю, она опускает пакеты на пол и окидывает пристальным взглядом мое жилье. После чего глаза наши встречаются. У нее они темнее, чем у Джимми. В них я читаю подозрительность, страх, боль. Она опускает веки раньше, чем я. Когда она снова поднимает их, в глазах смирение. Она дотрагивается до моей щеки. — В вас и вправду вселился Орула? В женщин сантерии никогда не вселяется Орула. — Ифа? Нет в том смысле, какой имеете в виду вы, но кажется, что он ко мне благосклонен. А вы связаны с Йемайей? — Да, уже много лет. Она послала мне большую удачу, но я всегда считала, что настанет час возвращать долги. Думаю, он настал. — Что в пакетах, мами? — спрашивает Паз. — Еда. — Она указывает носком туфли на один из пакетов. — Отсюда надо все переложить в холодильник, Яго. — На что нам еда? — На то, чтобы потом поесть, на что же еще? Паз делает, что ему велено. Я предлагаю свой темный ром, и все мы совершаем небольшое ритуальное возлияние. Никто не произносит ни слова. Потом миссис Паз начинает вынимать содержимое из второго пакета. Она устанавливает маленькую бетонную пирамидку возле двери для Элегуа-Эшу, стража путей. На шею себе вешает тяжелое ожерелье из голубых и белых каменных бусин. На правое запястье надевает браслет из бирюзы и раковин. На подоконник за плитой выкладывает раковины в форме веера, с прикрепленными к ним при помощи пластыря голубыми и белыми ленточками. Все это суть fundamentos, то есть атрибуты, Йемайи. В каждом углу комнаты миссис Паз устанавливает и зажигает кружочки ладана, а также восковые свечи, помещенные в цилиндрические сосуды с изображениями святых. Потом она сбрызгивает ромом углы, что-то напевая. Паз взирает на эти действия с величайшим изумлением. В конце концов он не выдерживает: — Господи Иисусе, ма! Почему ты мне не рассказала, что причастна к этому? Она продолжает напевать, не обращая на него внимания. Комната наполняется дымом курений. Пение прекращается. Мне чудится, что пахнет морем. Миссис Паз, не глядя на сына, говорит: — Ты американский парень, тебе бы только футбол да телевизор. Думала, ты будешь стыдиться меня. — Тебе следовало сказать мне, — заявляет он неприятно раздраженным тоном. — Да, а тебе следовало рассказывать мне о твоих делах, твоих девушках, о том, куда ты тайком от меня смываешься, да мало ли о чем еще. Ты годами ничего мне не рассказывал. В ответ он рявкает что-то по-испански, она не менее резко отвечает ему на том же языке. Ясно, что вот-вот вспыхнет нескончаемая перепалка, но я беру со стола кувшин, занимаю позицию между матерью и сыном и говорю, что нам пора начинать. Оба тотчас успокаиваются. Громкий, хоть и далекий взрыв. Мы все вздрагиваем. Я смотрю на Паза и вижу, что это вовсе не Паз, а мой муж. Он тянется ко мне, просовывает руку мне в голову. Меня крепко берут за руку. Все тело сотрясает дрожь. Миссис Паз смотрит мне в лицо и говорит: — Не надо бояться. — Но он здесь. Он прошел через весь город. Люди сходят с ума. Она гладит меня по руке, говорит что-то ласковое по-испански. |
