— Болван! Разиня! — сердито проговорил голос Вильджона. — Так-то ты смотришь за домом! Вот я скажу об этом Герту.

Снова послышались его шаги. Он уходил из кухни. Потом молчание. Долгое молчание.

Сари на цыпочках подкралась к дверям и заглянула в кухню. Там было темно. Наружная дверь стояла распахнутая настежь. В лунном свете Сари разглядела на пороге скорченную фигуру Сэма.

— Все в порядке, — проговорил Сэм, не поворачивая головы. — Он ушел. Но не зажигайте света. Это он потушил лампу.

Сари обернулась к Ленни, стоявшему рядом с ней.

— Сэм знает! — прошептала она. — Он знает, и он нам помог.

— Спасибо, Сэм, — сказала она, обращаясь к скорченной фигуре.

Сэм не шевельнулся и не издал ни звука.

— Скоро утро, — сказал Ленни.

— Мы долго спали, — ответила Сари.

Они прошли в дверь. Ленни остановился и поглядел вниз, на Сэма. Но тот не отрывал глаз от лунного пятна у своих ног. Ленни стало неловко.

— Благодарю вас, Сэм, — сказал он и пошел дальше.

Сари взяла его под руку. Пройдя сарай, он остановился.

— Иди теперь назад, Сари.

— Хорошо.

Они прильнули друг к другу.

— Завтра, — сказала она.

— Завтра, — повторил он.

Она повернулась и побежала к дому. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась за сараем, потом и он повернулся и медленно побрел по тропе к Стиллевельду, унося в сердце образ круглолицей девушки со светлыми, как маис, волосами и глазами, которые все понимали.

Близилось утро.

Часть III

Ненависть

I

Утро вставало мирное и спокойное и такое тихое, словно оно затаило дыхание. Солнечные лучи забирались во все закоулки, прогоняя мрак и растворяя тени, и над всей долиной висела прозрачная дымка. Лето шло мерным, спокойным шагом, как стройная, крепкобедрая крестьянская девушка.

Возле церковки из рифленого железа, прислонясь к стене, грелись на солнце двое оборванных мальчишек с перемаранными мелом грифельными досками под мышкой. Маленькая девочка, доедая на ходу свой завтрак, спешила к ним по Большой улице. Из лачужки за церковью вышел проповедник, застегивая сзади свой пасторский воротник. Он звучным голосом поздоровался с детьми; те вяло ответили на его приветствие. Кто-то опоздавший на работу выбежал из своего домишка на нижнем конце Большой улицы и бегом пустился по дороге, молясь про себя, чтобы белый хозяин его не выгнал… Что его обругают, а может быть, и прибьют — к этому он был готов. Только бы не прогнали с работы. Через месяц жене рожать, нельзя, чтобы она сейчас голодала…

Бабушка Анни трудилась над своим крылечком. Оно было вровень с землей, без перил, без ступенек, просто квадрат земли, который она отвоевала у Большой улицы. На этом квадратике она уже давно начала уплотнять почву; для этого она сперва поливала его водой, потом покрывала смесью навоза и глины; потом опять поливала и накладывала новый слой. Теперь он был гладкий и твердый, как изразцовый пол, и бабушка Анни доканчивала отделку. Окунув пальцы в чашку с водой, она выдавливала на самом верхнем слое из чистого навоза разнообразные, но сочетающиеся в общий рисунок узоры. В старческих ее глазах сияла гордость. У них будет самое лучшее крыльцо во всем Стиллевельде. И полы у них самые лучшие. В искусстве делать глиняный пол никто не мог сравниться с бабушкой Анни…

Сестра Сварц глядела на своего спящего сына. Вчера он поздно вернулся, и еда, которую она для него оставила, так и стоит нетронутая. Она долго его ждала, заполночь, потом легла и все не спала, все его поджидала… Но, видно, под конец все-таки заснула, потому что так и не слыхала, как он пришел.