Официантка была удивлена.

- У нас ПСС, - попыталась объяснить она.

- А что это такое?

Она удивилась еще больше:

- Так вы не австралиец? Приносите с собой. Мы напитки не продаем, у нас только еда.

- О-о-о!

- Если вы хотите выпить, то в сотне ярдов по дороге есть лавка, торгующая навынос. А бифштекс я могу сохранить до вашего возвращения.

Я отказался и принялся за свой обед. Наслаждаясь хорошим кофе, я прочитал объявление на стене: «У нас договоренность с банком. Они не жарят бифштексы, а мы не отовариваем чеки».

Возвращаясь трамваем в центр, я проехал мимо лавки, работающей навынос. На первый взгляд она была похожа на гараж, а если бы я не знал уже, в чем дело, то подумал бы, что все машины стоят за бензином. И я понял, почему Джику понравились австралийские обычаи: и разумно, и смешно.

Дождь утих. Я вышел из трамвая и пошел пешком по ярко освещенным улицам и темным паркам, размышляя о случившемся.

Общий план казался необычно простым: картины продаются в Австралии, а затем их выкрадывают в Англии вместе со всем, что подвернется под руку. А коль скоро я на протяжении трех недель столкнулся с двумя такими случаями, то, наверное, их много больше, ибо невозможно, чтобы я столкнулся с двумя исключительными случаями, да еще с учетом двойного совпадения: скачки и картины. После встречи с супругами Минчлес и Петрович мои прежние представления, что ограбления случаются только в Англии, следовало считать ошибочными. А почему не в Америке? Почему не где-нибудь еще, если ради того стоило рисковать?

Разве не может существовать какая-то мобильная банда преступников, которая перевозит с континента на континент целые контейнеры с антиквариатом и быстро распродает все на ненасытном рынке? Инспектор Фрост говорил, что из пропавшего очень немногое удается обнаружить. Спрос большой, а предложения весьма ограниченны.

Скажем, я злоумышленник, рассуждал я, и не хочу тратить целые недели в чужих странах на то, чтобы выведать, какие именно дома следует ограбить. Можно тихонько сидеть в Мельбурне и продавать картины состоятельным посетителям, которые могут позволить себе купить что-нибудь тысяч на десять фунтов. Я мог бы заговорить с ними об их коллекциях картин дома и легко перевести разговор на серебро, фарфор и другие произведения искусства.

Разумеется, мне не нужны покупатели, у которых есть Рембрандт, Фаберже или еще что-нибудь общеизвестное, что нельзя просто продать. Лучше всего менее заметные вещи - например, серебро эпохи короля Георга, малоизвестные картины Гогена или чиппендейловские стулья и кресла. Покупая мои картины, они сами дадут мне свой адрес. Просто и хорошо.

Я бы действовал по принципу вора в магазине самообслуживания, имеющем большой оборот мелких партий товара. Я бы рассуждал примерно так: факт, что на протяжении последнего года все жертвы из разных стран побывали в Австралии, ничего не скажет местной полиции. И далее: среди тысяч заявлений об ограблениях случаи с посетителями Австралии не будут отличаться чем-либо особенным в глазах страховых агентов. Но, разумеется, с таким дотошным парнем, как Чарльз Тодд, я не стал бы связываться.

И более того, продолжал рассуждать я, преступник с хорошо поставленным делом и надежной репутацией не стал бы рисковать продажей подделок. Подделку всегда можно распознать под микроскопом, а большинство опытных специалистов различат фальшивку на глаз. Художник оставляет свои подписи по всей картине, а не только в уголке, потому что то, как он держит кисть, не менее индивидуально, чем почерк. Сопоставляя мазки на картинах, можно сделать такие же выводы, как и при сравнении пуль, выпущенных из револьвера.

Умный преступник просто ждал бы в своей паутине с настоящим Маннингом, достоверным рисунком Пикассо или с работой недавно умершего художника, оставившего большое наследство, - ждал бы, пока прилетят богатые мушки, умело направленные к нему разговорчивыми агентами-соучастниками, именно с такой целью толкающимися по художественным галереям разных городов.