Внезапно налетел какой-то шальной ветер и прижал их обратно к борту, не все, разумеется, но даже они тут же были сдуты назад, разъединились и запорхали белыми крупными мотыльками над городом.

Итак, пути к отступлению были полностью отрезаны. Мне удалось все-таки выполнить задуманное.

Виктор Вейнад повернул голову назад и заорал, перекрывая шум мотора и свист ветра:

— Черт возьми, что вы делаете?

— Я уронил маленькие кусочки бумаги, — ответил я.

— Мне они кажутся достаточно большими.

— О'кей, я уронил большие кусочки бумаги.

Он кивнул, внимательно глядя на меня.

— Следите, куда мы летим! — крикнул я.

Он пожал плечами, повернулся, и мы полетели дальше к Лос-Анджелесу. Под нами был Голливудский Фривей, забитый транспортом, спешившим в оба конца. Я швырнул еще пригоршню листков, затем другую. У меня их было много. Когда мы приблизились к Сити Холлу, административному центру, управлению полиции, я удвоил порции. Оглянувшись назад, я увидел, что на Фривее образовалась черт знает какая пробка. Движение остановилось. Не из-за моих ли «мотыльков» это случилось? Похоже, что так.

Покружившись над полицейским управлением, мы описали дугу над городом. Я не жалел листовок. Фил Сэмсон скоро будет читать мою речь. Я отыскал Гамильтон Билдинг на Бродвее между Третьей и Четвертой улицами, где находится мой офис, и попросил пилота лететь пониже, когда я отправил вниз очередную порцию. Это скорее был сентиментальный жест, нежели что-то другое.

После этого мы повернули назад к нашей «взлетной полосе», откуда недавно стартовали.

К этому времени я уже добрался до дна своего мешка, собрал последнюю горсть и, когда мы снова летели над Голливудом, я выбросил последние остатки.

Теперь мне уже нравился полет. Тихо над шумной землей. Сверху все кажется иным. У меня было какое-то приподнятое радостное настроение. Все образуется, все будет хорошо. Прочь все опасения и сомнения.

Под нами были миллионы людей, многие из них уже получили мое послание. На некоторых из них оно произведет впечатление, другие просто пожмут плечами, но задумаются, третьи почувствуют ко мне еще большую ненависть. Возможно, меня ненавидели даже очень многие. Представляю, какой яростный крик они подняли из-за того, что не смогли до меня добраться. Глупо было бы надеяться, что, прочитав мое послание, все сразу так всему и поверят.

Потребуется какое-то время, чтобы до них дошла правда, чтобы они ее переварили и приняли. Кем большинство из них меня считают? Убийцей, выродком, чудовищем. Ненависть, ненависть, ненависть…

Хорошо, что я нахожусь вне пределов досягаемости.

А затем…

Двигатель издал какой-то грозный звук. И поскольку я с самого начала ждал какой-то катастрофы, я страшно выругался.

Можно было не сомневаться.

Что-то испортилось.

Вейнад обернулся и сказал:

— Я опасался этого.

Его самоуверенный тон куда-то исчез. Потом раздался треск.

— Что это? — завопил я.

— Не выдержала распорка, — крикнул он в ответ, не оглядываясь.

— Какая еще, черт возьми, распорка?

Новый треск. Я не знал, но не сомневался, что сломалось что-то очень важное. Затем началась какофония каких-то звуков.

Неожиданно мотор замолк. Крыло с моей стороны склонилось книзу.

— Сейчас он упадет. Надо прыгать.

— Прыгать? — повторил я, ничего не соображая, потом повторил тоном выше: — Прыгать на парашюте?

— Да.

— Куда?

— Туда, куда же еще?

— Куда?

Он ткнул пальцем. Позднее, возможно, я бы воспринял его жест трагически, но не в этот момент.